- Мне нужно сделать к завещанию приписку личного характера. Пошлите за Анатолием.
- Он счастлив, государь, - ответил Салютий. Это классическое выражение означает, что человек пал на поле брани. Меня эта весть очень огорчила.
- Анатолий мертв? - потрясенно спросил Юлиан. На глаза у него навернулись слезы, но он тут же рассмеялся: - Я, сам умирая, оплакиваю мертвых! Приск, эта несообразность должна быть в твоем вкусе. - И он продолжил деловым тоном: - Мое завещание хранится в Константинополе. Салютий, ты знаешь, где именно. Позаботься о том, чтобы оно было исполнено. Невитта, собери генералов, Максим - моих друзей. Я готов со всеми попрощаться. - Он улыбнулся и стал вдруг снова похож на школьника. - Знаете, большинство наших императоров так быстро покинули этот мир, что они не успели произнести прощальное слово, а те, у кого было время, воспользовались им не лучшим образом. Веспасиан неудачно пошутил: 'Надо же, я, кажется, становлюсь богом'. Август говорил о пустяках. Адриан беседовал об астрономии. Никто по- настоящему не воспользовался предоставленной ему возможностью. Так вот, я намерен стать исключением.
Юлиан кивнул Каллисту, и тот подал ему небольшой ларец, из которого Юлиан вынул свиток,
- Как всегда, боги оказались ко мне милостивы. Я стану единственным из императоров, которому удалось произнести - скажу без ложной скромности - прощальное слово. - Он улыбнулся мне. - Я написал его на всякий случай еще в Антиохии. Какова бы ни была моя репутация в глазах потомков, мои последние слова останутся в веках.
Он говорил о себе с такой тонкой иронией, что даже Салютий улыбнулся и сказал:
- Ты превзошел самого Марка Аврелия.
- Благодарю, - произнес Юлиан, закрыл глаза и стал ждать. Через несколько минут палатка наполнилась философами, командирами, жрецами. Будто сговорившись, генералы-азиаты встали по одну сторону кровати, а европейцы - по другую.
Когда все собрались, Юлиан знаком попросил хирурга приподнять себя, что причинило ему боль. Тяжело, с усилием дыша, он приказал Каллисту добавить светильников и, снова обращаясь ко мне, заметил:
- Под конец, Приск, можно и порасточительствовать. Я, само собой разумеется, не нашелся что ему ответить. Юлиан развернул свиток.
- Друзья, - начал он и оглядел стоявших вокруг. Виктор вынес его взгляд не шелохнувшись. - Друзья, - повторил Юлиан и стал быстро читать, будто боясь не успеть. - Воистину, я вовремя покидаю эту жизнь, которую, подобно добросовестному должнику, я рад возвратить создателю, призвавшему меня к себе в назначенный час. И я, что бы некоторые ни думали… - Он вновь сделал паузу и оглядел своих генералов; колеблющееся пламя светильников искажало их черты до неузнаваемости. - Я не печалюсь… - он сделал на этом слове особое ударение, - оттого, что ухожу от вас… - И снова он вернулся к свитку: - Изучая философию, я давно познал, что душа счастливее тела, а посему, когда лучшее отделяется от худшего, следует не горевать, а радоваться. Не следует также забывать, что боги сознательно даруют смерть величайшим из людей как наивысшую награду. Я уверен, сей дар ниспослан мне, дабы я не дрогнул перед трудностями и не изведал горечи поражения, ибо печаль - удел слабых, сильный гонит ее от себя. Я не жалею ни о чем, что совершил. Мою совесть не омрачает ни один серьезный проступок. И до и после того как я взошел на престол, я хранил данную мне богом душу и оберегал ее от тяжкого греха. Так мне, по крайней мере, кажется. В государственных делах я руководствовался кротостью, объявлял войну и заключал мир лишь по зрелом размышлении, но понимал, что успех не всегда венчает тщательно разработанные планы, а окончательный результат любого дела в руках богов. Тем не менее, я всегда полагал, что целью доброго правителя должны быть безопасность и процветание народа, а посему, как всем вам хорошо известно, всегда склонялся к мирному решению всех вопросов, не впадая в распущенность, которая марает даже самые великие подвиги и благодеяния государей… - Он остановился и несколько раз глубоко вдохнул, будто ему не хватало воздуха.
Я огляделся. Все взгляды были прикованы к Юлиану. Невитта и Иовиан, не стесняясь, рыдали: один от горя, другой был просто пьян. Виктор привстал на цыпочки у края кровати и весь напрягся, как хищная птица, готовая броситься на добычу. Только Максим вел себя, как обычно: бормотал заклинания и бросал высушенные травы на ближайший светильник - без сомнения, извещал загробный мир о скором пополнении.
Голос Юлиана слабел:
- Я рад, что государство, подобно властному отцу, так часто подвергало меня опасности. Это закалило меня и приучило сносить удары судьбы и никогда не отступать, хотя я знал, какой конец меня ждет, ибо оракул давно уже предсказал, что я погибну от меча. За такую прекрасную смерть я благодарю Гелиоса. Правители больше всего боятся погибнуть от руки низких заговорщиков или, хуже того, от какой-нибудь длительной болезни. Я счастлив умереть победителем в расцвете лет, и рад, что боги сочли меня достойным такой прекрасной кончины. Ибо жалок и труслив тот, кто не желает умирать, когда ему суждено, или цепляется за жизнь, когда его час настал.
Эти слова Юлиан произнес почти шепотом, свиток выпал у него из рук. Казалось, он делал огромные усилия, чтобы не потерять сознания.
- Я не все еще сказал, - проговорил наконец Юлиан, - но я не могу… мне… хватит мне о пустом. - Он попытался улыбнуться, но не смог, только на щеке задергался мускул. Все же ему удалось вновь заговорить, и внятно. - А теперь о выборе преемника. - Все генералы инстинктивно подались к нему. Запах власти возбуждал их не менее, чем волков запах крови раненого оленя.
Даже на смертном одре Юлиан отлично понимал, какое зверье его окружает; он заговорил медленно и четко:
- Если я выберу кого-нибудь из вас своим наследником, а он не придется вам по нраву, то я подвергну достойного человека смертельной опасности. Мой преемник не оставит его в живых. Кроме того, по неведению, - на сей раз Юлиану удалось выдавать из себя слабое подобие улыбки, - я могу упустить из виду самого достойного из вас. Я не хочу, чтобы на моей репутации осталось это пятно. Будучи верным сыном Рима, я хочу, чтобы мне наследовал добрый правитель. Посему я оставляю выбор наследника вам и не предлагаю никого.
По палатке пронесся глубокий вздох. Военные заволновались. Одни, казалось, были разочарованы, другие довольны. Теперь, возможно, наступал их звездный час.
- Ну как, хорошо я прочитал свою речь? - спросил меня Юлиан.
- Да, государь.
- Тогда я попрощался с вами так, как хотел. - Он снова обратился к военачальникам: - Простимся. - Один за другим командиры подошли в последний раз к его руке. Многие плакали, но он приказал им сдержать слезы: - Это мне нужно вас оплакивать Для меня все страдания позади, а вам, беднягам, еще многое предстоит.
Когда последний генерал вышел, Юлиан попросил меня и Максима присесть рядом с его ложем.
- Поговорим, - произнес он, как всегда, когда оставался наконец с друзьями.
И мы с Юлианом начали диспут о диалоге Платона 'Федон'. Какова истинная природа души? Какие формы она принимает и как возвращается к Серапису? Я углубился в философию, Максим - в таинства. Юлиан отдал предпочтение Максиму, и я не могу его в этом винить: я мог предложить ему только холод и уныние, в то время как Максим дарил надежду на счастье в загробном мире. Они вместе вспоминали непонятные мне митраистские пароли и сцены из таинств Деметры. Общение с Максимом очень скрасило последние минуты Юлиана. Я же, как всегда, не сумел даже показать ему свою любовь и только сыпал цитатами из Платона, как школьный учитель. Никогда в жизни я еще не был столь несостоятелен.
Незадолго до полуночи Юлиан попросил холодной воды. Каллист принес ее и поднес чашу к губам умирающего, но тут вдруг из раны хлынула черная, свернувшаяся кровь. Юлиан громко вскрикнул и схватился за бок, будто пытаясь голой рукой удержать ускользающую жизнь, а затем потерял сознание. Хирурги пытались закрыть рану, но безуспешно: кровотечение остановилось только само собой.
Несколько минут Юлиан лежал, закрыв глаза, и с трудом дышал. Я до сих пор помню кровь, запекшуюся в волосах у него на груди, будто на шкуре только что убитого зверя, и как резко выделялась загорелая шея на фоне белого, как мрамор, торса. Запомнился мне и блеск этой дурацкой железки, торчавшей у него в боку. Я, помнится, подумал: и такого пустяка достаточно, чтобы убить человека и изменить ход мировой
