Иван подошёл ближе, Песня оборвалась. Рабочие исподлобья глядели на него. Для них он уже был — начальство. А для начальства, как и раньше, — солдатский сын.

— Айдате робить, — сказал Артём. — Ты, дед, иди с богом. Вот тебе на краюху хлеба да на чарку вина.

Дед суетливо поднялся.

— Спасибо вам, люди добрые, дай вам бог здоровья!

Мальчик уводил его. Через минуту возле гармахерской никого не осталось.

Ползунов повернулся и зашагал к дому.

Взял чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернильницу. Уже три года, как его определили в обучение пробирному и плавильному искусству — и что? С самого прихода на завод ничего не изменилось. Разве что немного прибавили жалованье. Ни настоящей работы, ни учёбы нет. На его счёт принято определение, ему сто раз обещали — и всё это пустой звук.

«А желаю же по силе оных определений тем наукам обучаться, — писал он в рапорте к начальству, — дабы я за полагаемыми на меня другими должностями в знании оных наук против своей братии не мог понести обиды. К тому же молодость моих лет без наук втуне пропадает».

Летний полдень на Барнаульской пристани. Жара. Рабочие сели обедать. Посреди кошмы, расстеленной на траве, — жбан с квасом, рыбный пирог, горшок с кашей, огурцы, хлеб.

Голодных горнозаводских рабочих подкармливали урочные рабочие-рудовозы. По закону они не должны были постоянно работать на заводе, а, исполнив заданный начальством урок, занимались своими, крестьянскими делами. Принесли еду и два казака, приставленные охранять пристань.

Команда Ползунова состояла из горнозаводских рабочих. Их сняли с Колыванского завода и прислали на пристань грузить руду и сопровождать суда вверх по Оби. Работа на пристани казалась для них отдыхом после завода, где работали круглый год по двенадцать часов в сутки. Отдыхали только по случаю поломки печей или маловодья, когда вода переставала крутить заводские колёса.

Иван расплатился с возчиком-рудовозом, записал расход в книгу и уселся чуть поодаль от рабочих. Он искоса наблюдал за ними.

Все они выглядели старше своего возраста. Только один парень — статный, босой — выделялся среди них. Это был Артём Поляков. У остальных и в глазах было зелено и щёки отливали зеленью. Многие всё время кашляли.

В шахте отбивали руду, согнувшись в три погибели, иногда просто на четвереньках, ползали, как кроты, ожидая обвала, который каждый год хоронил заживо сотни рабочих. Как тут не ссутулиться! А возле жарких печей мастеров обливали всё время холодной водой — иначе не выстоишь! Как тут чахотку да ломоту в костях не заработать?

Иван вспомнил недавний бунт рабочих-раскольников. Страшный бунт. Их собралось человек тридцать в одной из изб соседней деревни. Раскольничий поп запер на засов дверь, затворил окна и начал молитву.

Дом окружила команда солдат во главе с заводским офицером. Офицер приказал выйти.

— Лучше заживо сгорим, чем пойдём на завод! — выкрикнул из избы мужик.

— Натужно нам на заводе, — раздался ребячий голос. — Не могём больше.

Неожиданно белые клубы дыма повалили из избы. Красные языки пламени взметнулись вверх. В избе кричали.

— Всю неделю никто не мог подойти к пожарищу, — говорил Артём Поляков. — Боялись.

По странной случайности мысли Ползунова переплетались с разговором рабочих. Ползунов прислушался.

— А я думаю — лучше б дали дёру, — зло говорил Артём. — Бежать надо было за камни, на Бухтарму- реку. Мало там нашего брата схоронилось, что ли? Уж как их оттедова старались выкурить — и солдат посылали, и казаков. Да только шиш, беглых живьём не возьмёшь! Не запужаешь, не тот народ. Все огнём пытаны, на дыбе ломаны, живот положат, а в неволю не пойдут. А жисть там небось ух какая! Всё своё, всё собственное: земля, конь, ружьё. На себя люди робят. Кругом лес, реки — зверья, рыбы тьма-тьмущая, с голоду не помрёшь.

И Ползунов представил себе это знаменитое Беловодье, спрятанное за неприступными хребтами Алтая. Там жило по своим неписаным законам удивительное племя русских горцев, бежавших от нужды и притеснений. Куда только не бежали русские крестьяне — в Польшу, за Дон, в глубь Алтайских гор!

Жгучая тоска по вольной жизни охватила его. Забыть раз и навсегда постылый военный режим: начальство, рапорты, обязанности надсмотрщика. Много ли он добился за время работы, много ли успел? Все его науки, все помыслы молодости, честолюбивые мечты пропадают втуне.

Быть может, за всё последнее время Ползунову только раз решили доверить настоящее дело — строить пильную мельницу на Змеиногорском руднике. Построить такую мельницу — дело сложное. Строители рубили для неё дом — амбар величиной с добрую избу, а землекопы по чертежам соединяли мельницу длинным каналом с рекой Змеёвкой. Плотина, которой перегородили реку, названа на чертежах плотинкой — ведь по сравнению с громадными плотинами Барнаульского и Екатеринбургского заводов она выглядела совсем маленькой.

Ползунов следил за тем, как строили плотину, как рыли канал, как соединяли механизмы пильной мельницы.

Когда вода прибежала к гидравлическому колесу плотины, оно привело в движение множество шестерён и колёс. А они, в свою очередь, двигали вверх-вниз пильную раму, сани, на которых лежало бревно, и бревнотаски. Эти бревнотаски сами таскали брёвна к лесопильной раме и убирали готовые доски. Механические руки! С ними и дело спорилось, и рабочим было легче.

Но пильную мельницу, наконец, построили, и Ползунова снова вернули к нудным обязанностям писца.

Он поглядел на грузчиков. После тяжёлого, изматывающего труда у них не оставалось сил ни на какие размышления. Как он мог облегчить их жизнь, чем помочь? Эх, дали бы ему возможность создавать машины вроде той бревнотаски!

Он подошёл к рабочим.

— Ты что, — шутливо спросил он Артёма, — людей подстрекаешь? На Беловодье собрался?