Горн поставили. В тот же вечер его принялись сушить. Тут-то и случился пожар.

Иван не получал разрешения на строительство горна. И понятно, не захотел объяснять начальству истинную причину пожара. Он ограничился короткой запиской: изба-де сгорела из-за неисправности печи.

Тем бы дело и кончилось, не живи в той же деревне крестьянин по имени Токарев. Когда-то давным давно Ползунов наказал его по приказанию Христиани «за пустые и бездельные слова». Токарев затаил обиду. И теперь написал донос.

Через два дня Христиани вызвал Ползунова для объяснений.

— Как это случилось, — громко возмущался Христиани, — что вы утаили от меня правду?

Ползунов стоял, опустив голову.

— Почему я от посторонних людей узнаю, что вы строили в казённой избе горн, собирались отливать части какой-то машины?

— Я был неправ, — сказал Ползунов. — Воля ваша, можете вычесть из моего жалованья стоимость избы.

— И вычтем! — сердился Христиани. — Рассудим до конца и вычтем. Ну от вас-то, Иван Иванович, от вас я этого никак не ожидал.

— А что мне было делать? — горячо отвечал Ползунов. — Ведь с тех пор как я вернулся из Петербурга, только одного и прошу: окажите милость, дайте построить огненную машину. Ежели бы мне поддержку не на словах, а на деле дали, сколько бы я успел!

— Ладно, — сказал Христиани. — Я ещё раз доложу в Петербург. Думаю, разбираться с этим делом будет сам Андрей Иванович Порошин. На будущий год он, видимо, приедет на заводы. И теперь уже генералом.

— Порошин приезжает! — радостно воскликнул Ползунов.

— Да, и к его приезду вам бы следовало обвенчаться в церкви с вашей невестой Пелагеей Поваляевой. Чтобы не было никаких разговоров.

«А эти разговоры — чья работа, — подумал Иван. — Токарева или Черемисинова?» Он вспомнил, что всё последнее время видел Токарева возле припасной конторы. Начальник её, Семён Черемисинов, всячески привечал его. Одна компания!

Резкий стук в дверь вернул Ползунова к действительности.

В дверях стоял капрал.

— Ваше благородие, — сообщил он. — Тут батоги привезли, изволите посмотреть?

— Батоги? — переспросил Ползунов.

Он молча глядел на капрала.

«Почему я должен заниматься всем этим? — думал он. — Неужели для этого я учился, пытался что-то понять, разбирался в чертежах и книгах? Следить за солдатами и казаками? Глядеть на батоги? И всё-таки… Раз уж судьба приставила меня к этим делам, я должен выполнять их честно, отвечать за работу, но вместе с тем делать всё, чтобы облегчить труд отданных под моё начало людей».

— Ты вот что, — сказал он капралу. — Ты батоги брось. Давай попробуем платить задельно. Больше сделал — больше и получил. Пускай люди доброхотно работают и сами блюдут свою выгоду. Может, тогда и палок не потребуется? С начальством я этот вопрос улажу. Ну как?

— Есть, ваше благородие! — весело отвечал капрал.

Ползунов поднялся, достал с полки книгу, зажёг свечу и углубился в чтение.

Тихим летним вечером по берегу реки прогуливались двое. Один — сухопарый, длинный — шёл, засунув руки в карманы, и внимательно слушал собеседника. А тот — невысокий, крепкий — излагал что-то, размахивая руками и встряхивая окладистой бородой.

— Да поймите вы, любезный Иван Иванович, — перебил высокий, — механическое искусство и душевные помыслы суть вещи различные. Людскими чувствами и движениями души движет господь бог. И механическими ухищрениями ничего не изменишь! Это я вам говорю как бывший пастор.

— Нет, почтенный господин Любке, я с вами не могу согласиться, — отвечал Иван Иванович. — Машина, над которой я сейчас тружусь и которая уже несколько лет отнимает всё моё время, это не просто механизм — это вещь, должная облегчить труд по нас грядущим. В этом корень. Ради этого я изучил все машины, созданные в Англии и Германии. Ради этого создаю свою машину, отличную от тех.

— Да что она изменит, ваша машина? — пожимал плечами Любке. — Наивный вы человек! Неужели вы не понимаете, что в Англии и Германии их создатели меньше всего думали об облегчении труда и больше всего о прибылях?

— Ну и пусть их! — отвечал Ползунов. — Не в этом дело. Я, к слову сказать, и машину задумал совсем другую. У них главная цель — откачать воду из шахт, а я придумываю заводскую машину. Моя огненная машина должна служить для всех нужд завода: откачивать воду, двигать мехи, поднимать молот — короче, заменить водяное колесо.

— Не буду с вами спорить, — сказал Любке. — Я ведь нынче не пастор, а горный офицер. И не сегодня-завтра приезжает мой преемник по духовной должности. А меня более всего интересует ход горнозаводских дел. Расскажите, как идёт ваша работа?

— Да что тут говорить! С той поры, как приехал Андрей Иванович Порошин, мне, по неимению практики к сложению огненной машины, выделили время на занятия с вами и другими искусными механиками да мастерами. Я сделал все необходимые извлечения из Белидора, Леупольда, Шлаттера и других книг. Потом перенёс описания и чертежи огненных машин в свои бумаги. И вот ведь странно, я просто вижу, как много упустили в своих работах по огнедействующей механике знатнейшие учёные мужи! И хотя теория этих машин покрыта великой тьмой, сделать возможно многое!

— Что же странного? — отвечал Любке. — В бытность свою я знал немало европейских учёных, а за их сочинениями слежу и поныне. Так вот, я не сомневаюсь, что по части механики вы не только не уступаете им, но даже во многом их превосходите. Что же касается теории и тьмы, которой она покрыта…

— То здесь у меня есть одно преимущество! — подхватил Ползунов. — Ещё в Петербурге я приобрёл издание трудов господина Ломоносова. И хотя спор о теплоте пусть решают те, кому это положено по должности, я полностью разделяю теорию нашего знатнейшего химика.

— А идею теплорода, таинственного вещества, которое улетает из нагретых тел, вы отвергаете?

— Я механик, и не моё дело спорить с учёными мужами, но в теории теплоты я следую господину Ломоносову. Он же считает, что теплота состоит в коловратном движении нечувствительных частиц, из которых соткано тело.

— Вы, как я смотрю, тщательно изучили Ломоносова, — сказал Любке. — Ну а проект огненной машины составлен?

— Главные механические части машины уже изображены. Но вся хитрость состоит в том, чтобы машина не только откачивала воду из рудных ям, но могла использоваться для всех заводских нужд. Она сможет приводить в движение не один паровой насос, как у Ньюкомена, а несколько разных механизмов. Потому-то мне и надобно наделить её двумя поршнями — чтобы действовала равномерно и непрерывно. И стояла отдельно, как гидравлическое колесо на кузницах Екатеринбурга. Я видел такие кузницы ещё в детстве.

— Какой же из членов машины ещё не изобретён? — спросил Любке. — Кажется, всё уже сделано.

— Вот именно, что кажется! — досадливо произнёс Ползунов. — Самое трудное — впереди. У меня, как я сказывал, два цилиндра. И когда один поршень поднялся до верха, второй стоит в самом низу. Вот тут-то вся закавыка. Надобно сразу в один цилиндр подать студёную воду, чтобы сгустить пар и осадить поршень, а в другой — подать пар, чтобы поршень начал подниматься вверх. И всё это одновременно, механически, с помощью некоего распределителя.