Ланнон взял один из тяжелых наконечников копья и с любопытством осмотрел его. Форма и техника изготовления характерны, и Ланнон взглянул на Хая.

– Ну? – И его собственное мнение укрепилось, когда Хай ответил:

– Дравы. Несомненно.

– У язычников?

– Может, взяли у убитых дравов или украли.

– Может быть. – Ланнон кивнул. Он долго молчал, потом посмотрел на молодого офицера. – Ты хорошо справился, – и парень вспыхнул от удовольствия. Ланнон повернулся к Хаббакук Лалу. – Можешь доставить нас за ночь в Опет? – Адмирал улыбнулся и кивнул.

Ланнон и Хай стояли на корме и смотрели, как их остров исчезает в темноте. Галера быстро шла, оставляя сверкающий в свете луны след.

– Когда еще мы вернемся сюда, Хай, – негромко сказал Ланнон, и Хай беспокойно шевельнулся рядом с ним, но ничего не ответил. – Я чувствую, что оставляю что-то. Что-то ценное, чего у меня никогда больше не будет, – продолжал Ланнон. – А ты чувствуешь это, Хай?

– Может, это наша молодость, Ланнон. Может, в эти последние дни она кончилась. – Они молчали, раскачиваясь вместе с галерой под ровное движение весел. Когда остров исчез, Ланнон заговорил снова.

– Я посылаю тебя на границу, Хай. Будь моими глазами и ушами, старый друг.

– Это ненадолго, сердце мое, – извинялся Хай, хотя Танит ничего не сказала, она была поглощена изящным поеданием пурпурного винограда. – Я вернусь назад, прежде чем ты поймешь, что я ушел.

Танит сморщила лицо, будто ей попалась кислая виноградина, и Хай с раздражением псмотрел на ее лицо. Оно было спокойным, милым и неуступчивым, как лицо самой богини.

Хай изучил все настроения Танит, каждое выражение и наклон головы, выдававшие их. Он с восхищением смотрел, как она меняется, то ребенок, то зрелая женщина, как из почки распускается цветок, он изучал ее с терпением и преданностью любви, но такое настроение он не знал, как рассеять.

Танит кончиком языка облизала пальцы, потом с интересом принялась разглядывать свою руку, поворачивая ее и подставляя под свет.

– Царь больше никому не может доверить это поручение. Это дело величайшей важности.

– Конечно, – прошептала Танит, по-прежнему осматривая руку. – И никто другой не может с ним рыбачить.

– Послушай, Танит, – пытался объяснить Хай, – мы с Ланноном друзья с детства. Прежде мы часто с ним бывали на островах. Это как паломничество в нашу юность.

– А я в это время сижу с набитым тобой животом, одна.

– Но ведь всего пять дней.

– Всего пять дней! – передразнила его Танит, и щеки ее вспыхнули, показывая, что настроение ее меняется от льда к пламени. – Клянусь моей любовью к богине, что я тебя не понимаю! Ты заявляешь, что любишь меня, но стоит Ланнону поманить пальцем, как ты бежишь к нему, взвизгивая, как щенок, и подставляя живот, чтобы он мог почесать его.

– Танит! – Хай улыбнулся. – Ты ревнуешь!

– Ревную! – закричала Танит и схватила чашу с фруктами. – Я тебе покажу ревность! – Она швырнула чашу, и пока та еще летела, стала искать новый снаряд.

Старая Айна, дремавшая на солнце в конце террасы, проснулась среди этой бури и присоединилась к Хаю в его бегстве. Они нашли убежище за углом стены, оттуда Хай произвел осторожную разведку поля битвы и обнаружил, что оно покинуто, но он слышал, как где-то в доме плачет Танит.

– Где она? – спросила Айна.

– В доме, – ответил Хай, вычесывая фрукты из бороды и стряхивая брызги вина с одежды.

– Что она делает?

– Плачет.

– Иди к ней, – приказала Айна.

– А если она снова набросится на меня? – нервно спросил Хай.

– Выпори ее, – ответила Айна. – А потом поцелуй. – И она улыбнулась беззубой, но понимающей улыбкой.

– Прости меня, святой отец, – прошептала Танит, и слезы ее, мокрые и теплые, полились на шею Хая. – Я вела себя по-детски, я знаю, но каждая минута, проведенная без тебя, для меня потеряна.

Хай обнимал ее, гладя по голове, успокаивая, и сердце его разрывалось от любви к ней. Он сам был близок к слезам, слыша ее голос.

– А мне нельзя отправиться с тобой в этот раз? – она сделала последнюю попытку. – Пожалуйста, святой отец. Прошу тебя, любовь моя.

Хай ответил с сожалением, но твердо: «Нет. Я буду передвигаться быстро, а ты уже на третьем месяце».

Она наконец сдалась. Села на кровать и вытерла глаза. Улыбка ее была лишь чуть кривой, когда она попросила: «Расскажи мне еще раз, что ты готовишь к рождению нашего ребенка».

Она сидела рядом с ним, теплая и мягкая, и лампа освещала белизну ее живота и новую тяжесть грудей. Она слушала внимательно, кивала, улыбалась и хлопала в ладоши, когда Хай объяснял, как это будет: приемная мать, прохладный и здоровый воздух холмов, поместье в Зенге. Он рассказывал, каким здоровым и сильным вырастет их ребенок и как они будут навещать его там.

– Его? – игриво переспросила Танит. – Не его, а ее, мой господин!

– Нет, его! – поправил Хай, и они рассмеялись. Но в смехе Танит чувствовалась печаль. Не будет так. Она не видела этого, не могла уловить этого счастья, не слышала смеха своего ребенка, не чувствовала тепла его тела.

На мгновение разошлась темная завеса времени, и она увидела будущее, увидела формы, лидей, события, которые привели ее в ужас.

Она прижалась к Хаю, слушая его голос. Он придавал ей спокойствие и силу, и наконец она негромко спросила: «Если я принесу лютню, ты споешь для меня?»

И он пел песню о Танит, но в ней были новые строки. Каждый раз когда он пел ее, в ней появлялись новые строки.

Мармон был губернатором северного царства и командиром легиона и крепости, охранявших северную границу.

Он был старым другом Хая, и хоть старше его на тридцать лет, но считал себя его учеником. Мармон увлекался военной историей, и Хай помогал ему писать историю третьей войны с Римом. Это был высокий костлявый человек с роскошной седой гривой, которой очень гордился. Волосы он мыл шампунем и аккуратно расчесывал, Кожа у него гладкая, как у девушки, и туго натянута на проступающие кости внушительного черепа, но лихорадка придавала ей и белкам его глаз желтоватый оттенок.

Он был одним из наиболее доверенных генералов империи, и в течение двух дней они с Хаем обсуждали ситуацию на северной границе, рассматривая глиняный макет территории, и Мармон показывал Хаю, где происходят тревожащие его события. Худые руки Мармона касались отдельных предметов на макете, проводили линии, обозначали спорные или беспокойные районы, а Хай слушал и задавал вопросы.

В конце второго дня они вместе поужинали, сидя на стене крепости, где было прохладнее. Рабыня смазала их тела ароматным маслом, чтобы отпугнуть насекомых, и Мармон собственноручно наполнил вином чашу Хая, но сам пить не стал. Лихорадка повреждает печень, и для него вино теперь яд.

Хай поблагодарил Баала за свой иммунитет к этой болезни, которая свирепствует в болотистых местах и вдоль рек. Хая занимала мысль: почему лихорадка одних убивает, других делает инвалидами, а третьих не трогает? Почему она встречается только в низинах, а не на возвышенных местах? Он должен постараться найти ответ на эти вопросы.

Но Мармон снова заговорил, и Хай оторвался от своих мыслей, возвращаясь к сегодняшним проблемам.

– Я создаю шпионскую сеть, которой можно доверять, – говорил Мармон. – В племенах есть люди, которые регулярно мне докладывают.