Хьюго вспомнил, что приемный сын Джаспера, Криспин, был на четыре года старше Хлои. Он вполне мог понять, почему Элизабет стремилась держать дочь подальше от семьи Грэшемов после того, что Джаспер и его отец сделали с ней самой. Но он не мог представить, как это ей удалось. Какую силу вдруг обрела Элизабет, эта сломленная духом затворница? И мог ли ей помочь он, Хьюго? Не подчинись он ее повелению, смог бы он спасти Элизабет от увлечения опиумом, от этой зависимости, которая уже сильно укоренилась в ней ко времени смерти Стивена? Именно Стивен использовал опий, чтобы держать жену в руках, чтобы ощущение реальности у Элизабет было в лучшем случае слабым. Бурные воспоминания, старые вопросы, презрение к себе — все это вновь поднялось у него в душе беспокойной неукротимой волной. Он закрыл глаза: на него вновь пахнул запах подземной часовни, и как наяву увидел вереницу растрепанных женщин с горящими от выпивки и возбуждения взорами. Он будто вновь пережил свое возбуждение, увидел его отражение в глазах товарищей по этим играм. Подумать только, что это было прежде его жизнью — безудержный поиск беспредельного плотского наслаждения. Жизнью его и жизнью других, связанных воедино кровью и клятвой. И еще общей целью: неустанным поиском такого вида распутства, перед которым меркли все приличия. Да, он был с ними вместе до тех пор, пока Стивен Грэшем и его сын не вступили на путь абсолютного порока…

Хлоя, наблюдавшая за его лицом, невольно отступила к двери. Неподвижное, с обострившимися чертами, оно стало похожим на маску, выражавшую только одно чувство — гнев. Он открыл глаза, и она вздрогнула, увидев их выражение. Это были глаза измученного человека, заглянувшего в ад.

Но еще секунда — и лицо его снова стало прежним. Он потер глаза тыльной стороной ладони, затем пригладил пальцами волосы, смахнув их со лба, и снова обратился к ней:

— Итак, почему ты покинула сестер Трент?

— Они больше не хотели держать меня там.

— Да? — Он вопросительно поднял брови.

Судя по тому, что она стала переминаться с ноги на ногу, вопрос этот был ей неприятен. Хлоя выудила еще одно письмо из кармана.

— Причиной стал племянник мисс Энн, — сказала она. — Не говоря уже о викарии. Но я не думаю, что тут была моя вина, это они, похоже, считали, что я завлекала их. — Последние слова были произнесены с интонацией, которая, как предположил Хьюго, была пародией на вышеупомянутую мисс Трент. — Хотя я не представляю, как они могли подумать подобное, — продолжила она удрученно. — Как бы то ни было, здесь, наверно, все это сказано. — Тут она неохотно протянула письмо Хьюго.

Он чувствовал ее волнение, пока изучал густо исписанную страницу. Закончив, он смял письмо в комок и бросил в сторону камина.

— Какая замечательная картина. Если читать эту гадость между строк, то ты, девочка моя, отъявленная Иезавель[1]. Лживая маленькая кокетка, опасная для любого чистого, простодушного юноши.

Хлоя вспыхнула:

— Это так несправедливо. Ведь не моя вина, что священник таращил на меня глаза, уронил на пол свой пирог и забыл слова проповеди в церкви.

— Да, конечно, не твоя, — согласился Хьюго. — Однако, опять-таки читая между строк, я подозреваю, что настоящим наказанием был племянник мисс Энн.

Лицо Хлои приобрело выражение глубокого отвращения.

— Это просто льстивая жаба, — заявила она. — Его руки всегда были потными, и губы у него были мерзкие, отвислые. А он еще пытался поцеловать меня, словно я прислуга на кухне. Он хотел жениться на мне! Можете себе представить?

— Очень даже представляю, — пробормотал Хьюго. — А как мисс Энн относилась к его ухаживанию за тобой?

— Она это поощряла, — заявила Хлоя.

«И вовсе не удивительно, — подумал Хьюго. — Какая тетка не захочет состояния в восемьдесят тысяч фунтов для своего племянника?»

— Но когда я сказала ей, что я думаю о господине Седрике Тренте, — продолжала Хлоя, — она… ну… она была очень груба. Потом она и мисс Эмили сказали, что я дурно влияю на других девочек и вообще они больше не могут держать меня в семинарии, хотя им, конечно, очень жаль отсылать меня, поскольку я только что стала круглой сиротой. Но ради блага семинарии я должна уехать. Вот они и написали вам. А поскольку мисс Анстей ехала в карете, которая была оплачена леди Колшот, они сочли удобным, чтобы она доставила меня сюда по пути в Лондон.

— Понятно.

Бедный ребенок! Эта незамысловатая история, которой сама девушка не придавала особого значения, говорила Хьюго о многом: о длинной безрадостной полосе одиночества в ее жизни, без любви, без ласки. А могло ли все сложиться иначе, если бы ее отец не умер в той подземной часовне?

Он отмахнулся от этой мысли и, внезапно отбросив простыню, с необычной для него энергией встал с постели.

Глаза девушки расширились; с жутким ругательством он, поняв свой промах, вновь схватил простыню и заорал:

— Вон отсюда!

Хлоя бросилась прочь.

Обернув простыню вокруг талии, Хьюго вышел из комнаты и громко позвал Самюэля, который не замедлил появиться в конце коридора.

— Пусть этот идиот Скрэнтон немедленно придет сюда. Пошли мальчика с запиской. Я хочу видеть его здесь к обеду.

— Слушаюсь, сэр Хью, — невозмутимо ответил Самюэль и удалился.

Хьюго вернулся обратно в комнату и кое-как оделся. Девушка не может остаться здесь — даже на одну ночь. Дом холостяка — совершенно неподобающее место для нее, и лишнее доказательство тому — жуткая неосторожность с его стороны, которую он только что допустил. Как бы он сам ни презирал условности, все же существовали границы, которые он не мог переступить.

Оказавшись в непритязательной компании своих животных, Хлоя вновь обрела самообладание. Одноногий попугай тихо проворчал ей что-то с подоконника, где он прихорашивался на солнце, а Данте положил голову ей на колени и смиренно лежал, пока она, устроившись на полу около шляпной картонки, наблюдала за кошкой. Животные всегда были ее единственной компанией. Она уверенно обращалась с больными, ранеными или брошенными зверушками, и они платили ей своей любовью. Сестры Трент, однако, были далеко не в восторге от ее четвероногих друзей, так же как и их жестокие или нерадивые хозяева, с которыми довольно часто она вступала в стычки. Однако Хлою нелегко было усмирить, когда в ее душе вспыхивали гнев к обидчикам и жалость к беззащитным существам. Присутствие животных успокаивало ее. Вот и сейчас, пока она медленно гладила Данте, яркий румянец постепенно сошел с ее щек, и она стала думать о том, как снова увидится с Хьюго.

Пока он не сбросил с себя простыню, ей и в голову не приходило, что он спал раздетым. Она даже не задумывалась о том, что нарушила приличия, войдя в спальню мужчины и вступив там с ним в столь продолжительную и даже где-то интимную беседу. Конечно, это было необычно. Но ведь, по сути, все в этом деле было необычно. Она, сирота, одинокая душа, оказалась на попечении незнакомого человека, который явно не горел желанием заботиться о ней. Человек этот жил в пришедшем в упадок тюдоровском поместье на вересковой пустоши Ланкашира только с одним слугой. К тому же и сам слуга был необычен, подстать хозяину.

Данте встал и подошел к двери, заскулив. Ему нужно было выйти, а следом скорее всего отправится и кошка. Затем их нужно будет накормить. Подумав о еде, Хлоя поняла, что сама страшно проголодалась. Пора было сделать что-то для ее зверинца и позаботиться о себе. Необходимость действовать развеяла оставшееся чувство неловкости от утреннего происшествия.

Она взяла на руки кошку, которая тут же замяукала, оглядываясь на своих котят, но все же не стала сопротивляться, когда она вышла в коридор. Данте важно вышагивал впереди. Хлоя надеялась, что не встретит сэра Хьюго в тот момент, когда у нее на руках кошка. Она поспешно пересекла холл и вышла в