объяснение звучит так убедительно. Он отпустил ее руку. — Можешь встать.

Она отстранилась, и он был освобожден от ее почти невесомого тела. Только когда она отдалилась, он понял, что только что ощущал аромат ее волос и кожи. «Лепестки роз и лаванда, — подумалось ему, — и чуть-чуть медового клевера».

— Отойди подальше и дай мне посмотреть на тебя, — неожиданно произнес он.

Хлоя так и сделала, с опаской глядя на него и потирая болевшую руку. Она привыкла к прохладному приему, но нынешний опыт был решительно неприятным.

Хьюго сел повыше на подушки, подумав мимоходом, что головная боль прошла, и он чувствовал себя настолько хорошо, насколько обычно чувствовал себя после того, как проходило похмелье… до следующего утра. Взглянув на часы, он увидел, что проспал полтора часа. Не так уж много для одной ночи, но придется довольствоваться и этим. Он вновь посмотрел на девушку, впервые разглядев как следует и мысленно сравнивая ее с Элизабет.

Он внезапно осознал, что Хлоя Грэшем была поразительно красива. Он всегда считал Элизабет красавицей, и ее дочери были присущи лучшие черты матери. Но если красота Элизабет была с каким-то изъяном, то совершенство ее дочери было безукоризненным. У Элизабет рот был чуть-чуть маловат, глаза, возможно, поставлены немного ближе, чем хотелось бы, а нос слегка длинноват. Эти недостатки, обычно незаметные, обнаруживали себя только при сравнении с абсолютным идеалом женской красоты.

Светлые волосы девушки были гладко зачесаны и туго заплетены в две толстые косы, струившиеся по ее спине. Прическа несколько сковывала блеск волос, но одновременно резко выделяла прелестные черты ее лица.

Тело Хлои было облачено в невыразительное, бесформенное платье из саржи тускло-коричневого цвета, которое обтягивало его там, где не нужно, и висело там, где не следует. Хьюго пришло в голову, что это был искусно продуманный покрой наряда, который должен был скрыть женственность носившей его девушки. Но все же портному не хватило изобретательности, чтобы скрыть изящество и хрупкое совершенство прекрасно сложенного, миниатюрного тела Хлои. Он снова почувствовал, что не может равнодушно смотреть на нее, но попытался не придавать значения сигналам, которые подавало ему его собственное тело.

— Распусти волосы, — потребовал он внезапно. Резкий приказ напугал ее, но она послушно развязала ленты и расплела толстые косы, расчесывая волосы пальцами.

Результат был поразительным. Облако золотистых волос густым покрывалом струилось по ее спине, обрамляя лицо, выделяя яркую синеву глаз и персиковую нежность ее кожи.

— Бог мой, — прошептал он про себя, а затем заметил вслух: — Это самое ужасное платье из всех, что я видел.

— О, я знаю, — ответила она со смехом. — И у меня, по меньшей мере, еще дюжина таких же. Думаю, их задумывали как спуд.

— Что-что?

— Или как кущи? — задумалась она. — Не помню точно, но в любом случае это из Библии… «Не должно держать свет под спудом». — Она вздернула брови. — Или «кущи» тут больше подходят, а?

Хьюго потер виски, опасаясь, что опять вернется головная боль.

— Я, очевидно, невероятно бестолков, девочка, но боюсь, что ничего не понимаю.

— Платья должны скрывать мою фигуру, — объяснила она, — от викария, от племянника мисс Трент и от помощника мясника.

— А, — сказал он, — теперь я начинаю понимать.

Он откинулся на подушки, рассматривая ее сквозь полузакрытые веки. Мало кто из зеленых юнцов смог бы устоять перед такой сияющей красотой. Осмотрительный опекун, несомненно, попытался бы приглушить эту красоту в нежелательной компании.

Хлоя продолжала стоять у постели, в свою очередь, пристально разглядывая его. Простыня сползла вниз, обнажив его торс, и взгляд Хлои упал на крошечный рисунок на его загорелой коже, чуть выше сердца. Рисунок очень напоминал свернувшуюся клубочком змею. Она никогда раньше не видела мужчину без рубашки и не пыталась скрыть своего интереса.

Верхняя часть его тела казалась ей совершенной. Мощная шея поддерживала львиную голову с выступающим подбородком. Длинные каштановые волосы ниспадали на широкий лоб. Едва заметные лучики морщинок окружали его ярко-зеленые глаза в обрамлении густых темных бровей. Его губы, вероятно, обычно казались полными, но сейчас были упрямо сжаты, отражая его мысли. «Скорее всего, это не очень приятные мысли», — подумала Хлоя с некоторой тревогой.

Она положила руку в карман, и письма зашуршали в ее пальцах.

— Не хотите ли прочитать письмо от адвокатов? — неуверенно спросила она.

— Пожалуй, я так и сделаю, — сказал он, вздыхая. — Куда отправилась твоя застенчивая компаньонка?

— В Лондон.

— Оставив тебя здесь? — С тягостным смирением он констатировал и без того очевидный факт. Каким-то образом ему непременно нужно будет уладить эту неприятность, и, похоже, для этого потребуется побольше сил, чем ему показалось вначале.

К письму адвоката Скрэнтона была приложена копия завещания. Леди Элизабет Грэшем целиком вверяла опекунство над ее дочерью Хлоей сэру Хьюго Латтимеру. Он должен был взять на себя ответственность за ее состояние, составлявшее примерно восемьдесят тысяч фунтов, вплоть до ее замужества.

Восемьдесят тысяч фунтов! Он беззвучно присвистнул. Стивен женился на Элизабет из-за ее состояния — это не было ни для кого секретом. Вероятно, после его смерти деньги вновь перешли к ней. Четыре года брака — недостаточный срок, чтобы он успел промотать все ее состояние, а после его смерти Грэшемы не получили ни пенса. Это было очень интересно. Хьюго готов был поспорить на что угодно, что, оставшись без гроша, Джаспер непременно постарается выманить деньги у молодой и хрупкой мачехи.

Внезапно он нахмурился, вспомнив слова девушки о том, что она почти не скорбит о смерти матери.

— Что ты имела в виду, когда говорила, что видела свою мать только несколько раз в году?

— Она не хотела встречаться ни с кем, — ответила Хлоя. — Меня отправили в семинарию сестер Трент, когда мне исполнилось шесть лет. Домой я приезжала каждое Рождество, на неделю. Мама обычно никогда не покидала свою комнату. — Она немного помолчала. — Я думаю, она была очень больна. Доктор давал ей какое-то лекарство, от которого ей постоянно хотелось спать. Она часто забывалась, не могла вспомнить, куда и что положила, путала события, людей. Я не знаю, что такое с ней было…

Внезапно она отвернулась, вспомнив мать такой, какой она видела ее перед смертью, в комнате, пахнувшей странно и неприятно, где никогда не открывались окна и постоянно, даже в самые жаркие летние дни, горел огонь в камине. Женщину с тонкими белыми неухоженными волосами и выцветшими глазами, которые иногда приобретали пугающе безумное выражение. Когда она принимала предписанное врачом лекарство, ужас постепенно покидал ее, сменяясь забытьём. Она никогда не беседовала с дочерью. Конечно, время от времени они обменивались какими-то фразами, какой-то отрывочной информацией о том, о сем, но мать и дочь никогда не разговаривали по-настоящему. Они никогда не знали друг друга.

Хьюго посмотрел на отвернувшуюся девушку, заметил, как напряглись ее плечи, и уловил печальную нотку в голосе, который до сих пор был бодрым и радостным. В душе у него появилось сочувствие.

— Почему она отослала тебя, такую маленькую? — на этот раз мягко спросил он.

— Я не знаю. — Хлоя пожала плечами и вновь повернулась лицом к нему. — Наверно, потому, что она была больна. Семинария стала для меня приютом. Там были и другие девочки, чьи родители уехали за границу или умерли. — Она опять пожала плечами.

«А где же был Джаспер все это время? Неужели он даже не пытался вмешаться в судьбу своей маленькой сводной сестры?» — мелькнула мысль у Хьюго.

— А что же твой брат? — спросил он.

— Джаспер? Вы знаете его? Да, наверное, должны знать, раз вы знали маму. — Она нахмурилась. — Он никогда не бывал у нас в доме. Я помню только, что ходила играть в большой дом с Криспином, но это было до того, как я уехала в школу. Я не видела обоих очень давно. Их не было на похоронах мамы.