встревоженный болезнью хозяина. — Машину… Вы можете довезти меня до города?

— Без проблем, старик, — кивнул продавец машинного масла. — Сейчас залью канистру, и готово. Подождешь?..

— А то нет, — и Захария Фролыч утомленно опустился на землю. Он широко разбросил ноги и начал вычерчивать ногтем круги и пучки прямых, сходящихся в общей точке. — Подождем, — пробормотал он, хотя его никто не слышал. Мужик возился в ветхом гараже, собирая в дорогу престарелый «фольксваген».

В квартире было шумно: свистели сквозняки, журчал бачок.

Невидимая клейкая субстанция затопила комнаты и коридор. Те немногие движения, которые могли позволить себе находившиеся в квартире, встречали сопротивление, необъяснимое с позиций гравитации и атмосферного газа. Было что-то еще.

Фрол Захарьевич, одетый для выхода, по-прежнему сидел у окна, Он исполнял роль оптической линзы, собирая нити бытия в единый фокус и после распуская их уже странным, ни на что не похожим веером. Все, что пребывало вне этого веера, оставалось для гостей Фрола Захарьевича непознанной террой.

С пола послышался хриплый клекот, но хозяин даже не повернул головы. Клекот не противоречил вееру. И рука тоже не противоречила — длинная, дрожащая, протянувшаяся к миру. Теперь уже никто не взялся бы отгадать, какой отдельной засаде принадлежала эта рука: бесспорным было лишь то, что она ищет жизни и растет из кого-то отдельного.

— Жизни-то уж никакой нет, — вздохнул Фрол Захарьевич, улавливая невысказанное желание.

Рука упала, лишившись надежды и веры.

— Выпили до донышка, жизню-то, — хозяин сдвинул брови, сурово оглядывая строй пузырьков. Посуда подтянулась и сделала равнение: половина направо, половина налево.

Фрол Захарьевич почесал в затылке.

— Слышь, ребятки, — позвал он озабоченно. — У меня тут одна вещица есть… Сходите на угол, предложите. Вещь достойная…

Старик полез под матрац и вынул очередную картинку. На ней была изображена маленькая черная собачка, выполненная в стиле вольного формализма. Рисунок настораживал своей продуманной законченностью.

— Возьми, сынок… Иди, продай. Купи волосьон…

— Дед, я не дойду, — из-под ног Фрола Захарьевича донесся камышовый шорох, похожий на человеческую речь.

— Дойдешь, — уверенно возразил хозяин. — Куда ж тебе деться?

Он не различал между ведомствами, которые оставили засады. И вообще не воспринимал новоявленных сожителей как засаду, относясь к их приходу с философской всепрощающей мудростью. 'Захара ждут, — думал он равнодушно. Ну, пускай'. За несколько дней засада, сраженная общей бедой, сдружилась, сроднилась и спаялась, совершенно забыв о причинах своего появления в квартире. Принадлежность к той или иной стороне оказалась условностью.

В углу бормотал портативный черно-белый телевизор — единственный предмет, с которым Фрол Захарьевич не стал бы расставаться ни при каких обстоятельствах. Телевидение, когда оно только-только появилось, до того его потрясло, что к старости он так и не оправился от первого шока. И предпочел бы умереть от жаркого огня, пылающего в пустом сосуде, чем лишиться маленькой драгоценности.

— Нам задают вопрос: можно ли похудеть с помощью «фэйри»? встревоженно изрек телевизор.

К Фролу Захарьевичу подполз человек. Он был живой рекламой средств для похудания куда более эффективных, чем все известные. «Фэйри» он по понятным причинам еще не пил, зато пил теперь многое другое. Несколько дней тому назад этот субъект числился в ведомстве Дудина и считался образцовым бойцом, опасным диверсантом. А Фрол Захарьевич устранил все лишнее движением мизинца. Осталась суть, чье воплощение сейчас протягивало руку за картинкой, видя в ней ближайший объект воли — переходный на пути к другим, конечным объектам.

Но картина с собачкой осталась невостребованной. Де-Двоенко, зажимая нос, шагнул в комнату и в ужасе уставился на поле брани.

— Ч-чертово семя, — прошипел он сквозь зубы.

За майором маячил дедуля, одетый по-парадному. Жирное туловище было затянуто в облегающий костюм, расшитый мелкими звездочками и напоминавший цирковой. Седую голову украшал дорогой обруч с горящим рубином. На плечи был накинут синий плащ, а из внутреннего кармана брезгливо смотрела чешуйчатая морда.

— Где же тут наши? — Де-Двоенко толкнул ногой ближайшее тело.

По комнате разнесся надсадный кашель. Дедуля посторонился, пропуская вперед двух громил, державших за локти Дашу Капюшонову. На ее прекрасном и гордом лице расцвел фонарь, запястья были скованы наручниками.

— А мы ничего, — Фрол Захарьевич сразу перешел к делу и для начала отмел возможные претензии. — Наше дело бытовое. Плохо нам, гости дорогие…

Де-Двоенко вынул короткий хлыст и наотмашь ударил его по щеке.

— Потерпишь. Осталось недолго.

Дедуля осторожно, стараясь ничего не задеть, прошел к столу и присмотрелся к пузырькам.

— Чудны дела твои, Господи! — прошептал он благоговейно.

В коридоре послышался топот. В комнате возникли новые молодцы, тащившие вторую жертву: Цогоева, с которым в милиции никто не мог решить, что делать. Отпускать его в мир было нельзя, это грозило неприятностями. Мелкими, но весьма вероятными. И замочить втихую тоже не решались — вот если бы сразу, по поступлении… А так — так его видели слишком многие. Всегда найдется гад, который только и ждет, чтоб напакостить. Конечно, пакости уже не имели прежнего значения — ведь мир, в котором они были возможны, скоро перестанет существовать. Вероятность провала казалась ничтожной, однако все же отличалась от нуля, и майор не хотел рисковать даже в этой мелочи.

Дело решилось благодаря слабости Де-Двоенко к театральным эффектам. Ему захотелось вывести в финал как можно больше фигур, так или иначе замешанных в событиях, поэтому он приказал взять арестанта с собой. Майора вдруг осенило: 'Пусть бедняга напоследок поглядит, за что страдал'. Эта, в общем-то, дурацкая и нелепая мысль показалась ему донельзя удачной. Он даже подумал, что родил ее не сам, ему кто-то помог. Но Де-Двоенко спешил и отмахнулся от смутного подозрения. И напрасно, как показало дальнейшее.

— Который час? — дедуля повернулся к майору.

Тот посмотрел на часы:

— Двадцать часов девятнадцать минут. Я говорил с ним полтора часа назад.

— Немногому же его научили наши друзья, — рот дедули изогнулся в гнусной ухмылке. — Мне почему-то казалось, что он будет более расторопным.

— И ты не ошибся, свинья, — раздался голос, полный ненависти и презрения.

Радикал обернулся. Рептилия напряглась, готовая прыгнуть и впиться.

На пороге стоял и шатался израненный, перепачканный в пыли и саже Минус Первый. В правой руке он держал орудие убийства, похожее на старинный пистолет с расширенным дулом.

— Он уже здесь, — Консерватор торжествующе улыбнулся. — Я слышу, как он поднимается по лестнице.

Минус Первый не ошибся: Захария Фролыч был близок. Он мягко одолевал подъем, но мысленно присутствовал не полностью. К моменту, когда Будтов добрался до двери, он уже конструировал, опасно абстрагируясь, теоремы и усеченные пирамидки.