– Один живешь?

– А что? – я уже тысячу раз пожалел, что связался с этим типом.

Недоброе предчувствие овладело моей душой, да и держался гость странно, явно не вода привела его в мой дом.

– Тебя ведь Серега зовут? Мне про тебя Гоша говорил! – парень держал теперь чашку чуть на отлете, криво, и вода проливалась на пол.

– Ты пей, раз просил! – сказал я и почему-то испугался.

– Мы тут, у тебя, забухаем с пацанами! – не обращая внимания на мои слова, не то спросил, не то объявил мне парень, сунул мне чашку и сделал движение, намереваясь снять куртку.

– Нет! У меня вы пить не будете! – решительно сказал я, поставил чашку на тумбочку и твердо заявил: – Все, уходи, у меня не блат-хата! Пока!

– Ты че, козел? – с обидой спросил парень, наливаясь пьяным бешенством. – Да кто тебя, волка тряпочного, спрашивать будет?! Да я тебе…

Он приоткрыл дверь и крикнул во тьму подъезда:

– Братва, заходи, мы тут сёння бухаем!

– Ты что, охренел? – крикнул я, бросаясь к нему. – Пошел ты…

Он резко обернулся и не сильно, коряво размахнувшись, засветил мне кулаком в правый глаз.

– Сучок! Да я таких, как ты…

Бам! Я отмахнулся, врезав парню в челюсть, но удар пришелся вскользь, и он устоял на ногах.

«Сейчас сюда вломится братва, а завтра в „Дежурной части“ появится сообщение: „В своей квартире, на такой-то улице обнаружен труп молодого мужчины с признаками насильственной смерти. Тело погибшего изуродовано до неузнаваемости, в квартире следы погрома…“, ну и так далее…» – подумал я.

Все это пронеслось в моей голове меньше чем за одну секунду, во время которой из подъезда в открытую дверь заходил второй из незваных гостей.

«Их много!», – в панике сообразил я, бросился в комнату, сунул руку под матрас, нашарил рукоять и вытащил наружу нож, который купил года два назад специально для таких вот случаев.

Нож мой, изготовленный народными умельцами одного из московских заводов из стали, с ручкой из оленьего рога, широким блестящим лезвием, «акульим зубом» и глубокой канавкой кровостока, выглядел очень и очень устрашающе. От знакомых я знал, что такие ножи милицией почитаются за холодное оружие, и за их хранение дают год, поэтому и прятал тесак от посторонних взглядов.

Я решительно сжал пальцами костяную рукоять и двинулся к двери, но тут мне навстречу из прихожей шагнул второй «братвец» – белобрысый, в кожаной куртке, с какими-то свинячьими глазками на пухлом лице. Увидев у меня нож, он побледнел и поднял в испуге руки, словно отталкивая.

– Братан, все! Не надо, только не убивай никого! Мы уходим! Все нормально!

– Порежу! – истошно заорал я, размахивая длинным, широким, сверкающим ножом, как мачете.

Белобрысый в ужасе шарахнулся в прихожую, я сунулся за ним, но тут из кухни появился чернявый с горящими злобой глазами и с табуреткой в руке.

– Убью! – он замахнулся и швырнул табуретку, целясь мне в голову.

Я успел нырнуть обратно в комнату, и меня не задело. Табуретка с грохотом ударилась о притолоку, посыпалась штукатурка.

«Их всего двое!», – понял я, повеселел и, выставив нож перед собой, шагнул в прихожую:

– Убирайтесь, суки! Порежу!

– Да че ты, гнида! – чернявый, пьяно куражась, двинулся на меня, но второй парень, более трезвый, перехватил его:

– Куда ты, дурак! Он же тебя… И мне:

– Братан, извини! Мы уходим, все нормально!

– Ни хрена себе – нормально! – присвистнул я, опуская нож.

– Ты, сука, убери нож, и я тебя сделаю! – заорал чернявый и забился в руках своего друга, намереваясь вырваться.

– Я у себя дома! – крикнул я ему в ответ. – Хочу – нож возьму, хочу – топор!

При упоминании топора белобрысый опять побледнел и потащил чернявого из квартиры, не переставая извиняться. Захлопнулась дверь, и я остался один.

Поставив табуретку посередине прихожей на ножки, я сел на нее и закурил. Меня трясло – нервы, расшатанные алкоголем, плохо перенесли визит «братвы».

А из подъезда тем временем слышались удаляющиеся вопли чернявого:

– Да я его сделаю, козла! Он, ссыкун, всю жизнь работать на аптеку будет! С ножом вылез! Тьфу!

И примирительный басок белобрысого:

– Да ладно, Колян! Он же прав – он у себя дома! Он нас не звал! Это Гоша, козел, натрендел: «Там все бухают! Там всегда шалман!»

Голоса удалялись. Я посмотрел на нож, все еще зажатый в руке, и с обреченностью осужденного на