Ног из-за стружек совсем не видать. Поздно же должен, старик, ты стругать! Видно, короткого дня тебе мало! Солнце за степью давно уж упало; Светлые звезды по небу поплыли, Жизнью безмолвною степь оживили. Тихою песней твоей, старина, Горенка вся с преизбытком полна! Правда, что мало в той песенке толку, Капает, будто родник, втихомолку, Все по одной да по той же звучит, Дела не скажет, молчать не молчит… Вот уж десятую зиму, Андрей, Сам ты хоронишься в недра степей, С Лайкой-собакой, сам-друг проживая: Лайка на волка похожа, седая… Где ты и как ты до этого жил, Скажет — кто ветер степной уследил! Месяцев восемь, с излишком, пройдут, Прежде чем люди опять подойдут. Нанят ты с тем, чтобы быть тут и жить, Ломы, кирки, решета сторожить, Книги какие да счеты беречь, В горенке темной протапливать печь, Снегу лачуги сдавить не давать, В стойла пустые волков не пускать. Сам ты не знаешь, кем нанят ты был, С кем договор на словах заключил? Также и те, кто тебя нанимали, С кем они дело имеют — не знали. Даже и домик приземистый твой, Бог его ведает, чей он такой? Кем он поставлен, он тоже не знает: Разных хозяев в себя принимает… Новая это зима подошла. Будешь ты ждать, чтоб и эта прошла. Ждать, когда снова народ подойдет, Пьяный, тревожный, беспутный народ! Много их шляется той стороной В жаркое лето, горячей порой! В стойлах усталые кони храпят, Люди, ночуя, вповалку лежат, Водка и песни текут спозаранка, Под вечер говор, чет-нечет, орлянка, Бабы… У многих припрятан тайком Ценный мешочек с намытым песком: Прячут и блестку, хранят и пылинку… Зерна — с горошину, зерна — с крупинку… Только как первая вьюга пройдет, В горные щели снегов нанесет, Вихри по степи, по озеру шквалы Словно для шутки устроят провалы, Южная птица умчится в испуге, — Снова покинут, в забытой лачуге, Схимником неким живешь ты один В гробе открытом холмов и долин; И над безмолвием тихой могилы Движет зима безобразные силы! Темная ночь по Сибири шагает, Песню у печки Андрей напевает, Мерно под песню уходит работа… Слышит он: будто стучатся в ворота? Лайка встревожилась, быстро вскочила, Зубы осклабила, хвост наструнила. Цыц! Не топырься! То ветер ревет, Старою веткой по надолбе бьет; Ветку бы срезать… И кто ж в эту пору Пустится в путь по степному простору? Снег не осел и как раз занесет… Нет! То не ветер стучит у ворот. Живо Андрей свой фонарь засветил, Вышел к воротам, гостей опросил! Слышит он: баба ему отвечает, Просит пустить; говорит — умирает… Отпер ворота. А ночь-то темна, Даром что звездами вся убрана. Свет фонаря в темноте замирает, Черным крестом белый снег застилает. Смотрит Андрей: на клюку опираясь, Ветхой шубенкой едва прикрываясь, Сжавшись с мороза, старуха стоит И не шевелится, только глядит. Ветер лохмотьями платья качает, Стукает ими, как будто играет; Снег, что наплечники, лег по плечам, Иней к ресницам пристал и к бровям. Сжатые губы старухи черны, Щеки морозом слегка прижжены… «Эк ты, родная! Иди поскорей!» Тронул старуху рукою Андрей, — Только старуха как пень покачнулась, Молча, всем телом, на свет потянулась И повалилась вперед головой,
