Авдей подобострастно кланялся, гудел сладким баском, желая государю здравия и побед, благодарил за то, что осчастливил Коломну своим появлением.

– Погоди, Авдей, с аллилуйями-то, – оборвал князь. – Скажи мне, как это ты исхитрился лишить меня тумена татарской конницы?

Желчь кинулась Авдею в лицо.

– То брехня, государь, татарская брехня – мало ль чего мелют в народе? Лазутчики оне, тебя убить хотели, город поджечь.

– Ты сам от них допытался признания?

Авдей икнул, вытаращил глаза, наконец нашелся:

– Тысяцкой я, город на мне, народ валит, в делах каждодневно – где уж мне с каждым лазутчиком?..

– Значит, много ты их, лазутчиков, поймал?

Авдей снова икнул, утерся рукавом собольей шубы – он прибыл ко князю в полном боярском облачении, несмотря на жару.

– Слыхал я, тебя Авдеем-бездеем кличут. Думал – для складу, ан нет, правда тут немалая. Где твой помощник Бастрык с иконой, что у татар отняли?

– Государь! Вот те Христос, никакой иконы не видывал!

– Золота татарского тож не видывал?

Авдей весь покрылся потом.

– У меня оно, у меня – на войско думал отдать…

– А ты говорил – все золото вернули татарам, – сердито бросил Димитрий князю Мещерскому.

– Мог ли подумать, государь, што тысяцкий!..

– Вот она, и к нам сия зараза приползла. Против нее только один способ хорош – руки рубить!

– Государь, вот те крест – на войско взял…

– Да, бояре, проглядел я здешнего градоначальника. Коли хозяин бездельник, в его огороде любые поганки произрасти могут. Вот они и завелись у Авдея-бездея. Да еще и руки у тебя нечисты. Оно ведь одно к одному… Молчи! Кабы сам ты татарами занялся, не вышло бы столь позорного и преступного дела. Мыслимо ли? – в войну с Ордой приходит в город целый отряд татар, а градоначальник поручает их десятскому стражи! И воеводе – ни слова.

Тысяцкий молчал, утираясь рукавом шубы.

– В иное время узнал бы ты, Авдей, всю тяжесть моей руки. Ибо бездействие начальника не прихоть, но преступление. Ныне же сдай службу. Станешь простым ратником в ополчении.

Авдей вскочил, сорвался на вой:

– Государь, помилуй! Я твой боярин служилый, волен я уйти со службы твоей, когда хочу…

– Не волен, боярин! – отчеканил Димитрий. – Не волен. Ибо на русской земле живешь, дышишь русским воздухом, пьешь русскую воду, ешь русский хлеб, пользуешься трудами русского мужика. Без этого ты – грязь. А служить я тебе велю русской земле. Честно отслужишь – вотчину за тобой оставлю. Нет – отберу, и тебя суду предам. Ступай. Нынче же стань в ополчение.

Потупясь, молчали бояре. Фома своими прозрачными глазами пристально смотрел на великого князя.

– Фома, – оборотился к нему Димитрий. – Коли уж ты встрял в это дело, поручаю и тебе Бастрыка. Надобно его сыскать. Может быть, мы тут напраслину на него возводим.

– Государь…

Фома осекся, потом смущенно заговорил:

– Сан на мне, государь. Так уж оно вышло – не расстрижен доныне. Вечор был у епископа Герасима, тезка он мне по имени духовному. Просил: хочу, мол, в рясе, со крестом в руке, а не с мечом стать в битве. Дозволил…

Димитрий покачал головой и вдруг рассмеялся:

– Ай да церковь православная! Попа в разбойниках пятнадцать лет держала и греха в том не видела. Вот бы чье житие-то составить: святого разбойника Фомы Хабычеева!

Бояре тоже весело посмеивались.

– Ну, какой ты поп, Фома? – спросил Боброк. – Ты ж самый что ни на есть атаман разудалый. Тебе бы казаком сидеть на порубежье аль начальником сторожи воинской. Иди на службу к нам, сотского я тебе сей же час обещаю. А там до боярского чина не далеко.

Фома, однако, оставался строгим, бояре тоже посерьезнели.

– Не сердись, отче, на шутки наши, хотя в них правды немало, – сказал Димитрий. – Помню я твою беду, помню, как по Руси ходил со словом, народ против Орды бунтовал. И то мне ведомо, что сам ты в жизни курчонка не зарезал, да и в набегах твоих ни единый человек не убит, кроме ордынцев да иных врагов наших. И желание твое со крестом в руке умереть на поле брани уважаю сердечно. Но еще нужен ты мне как разведчик воинский. Станем лицом к лицу с Мамаем – надевай рясу. А пока делай, что велю.

Не для Фомы – для бояр говорил все это князь: пусть знают, что не душегуба лесного пригревал он под своей рукой, но витязя добра и справедливости, тайного воина Москвы, который ежедневно рисковал умереть в петле или на плахе, как простой разбойник…