Он медленно обернулся. Перед ним стоял среди бояр старый знакомец – поседелый в битвах сотский Никита Чекан.

– Государь Меня прислал князь Дмитрий Михалыч Боброк. Он велел сказать: здесь, на поле, стоит пятьдесят тысяч войска.

И показалось старому воину – холодной вороненой стали княжеских глаз коснулось теплое дыхание.

– Что?!

– Пятьдесят тысяч здесь, на поле.

Димитрий оборотился назад, круто, резко. Бесконечная живая стена пошевеливалась на равнине; он видел войско, какого не видывал до него ни один русский князь – ни киевский, ни владимирский, ни рязанский, ни суздальский, ни тверской, ни новгородский, – но лишь услышав число его, Димитрий окончательно понял, как оно огромно. Именно с таким числом русской рати он заранее решился выступить против кочевой степи.

– Пятьдесят «тысяч», или пятьдесят тысяч воинов?

– Пятьдесят тысяч воинов, государь. Здесь, на поле.

– Не может быть, – сказал князь так же тихо, как только что сказал испуганный хан, чьи глаза были привычны к виду огромных масс войска, ордынского войска…

Может быть, к русским полкам сегодня присоединились жители и защитники древней Рязани, уничтоженные Батыем до последнего младенца? И тысячи коломян, тоже убитых поголовно, встали из своих безвестных могил, чтобы их тоже зачли на перекличке? И тысячи владимирцев, погибших на Сити-реке, и отчаянных героев Козельска? И несколько сот москвитян – тех, сожженных в маленьком деревянном городке на слиянии Неглинки с Москвой, который враги смогли взять лишь огнем?.. Но они стояли перед ним, вооруженные, сведенные в полки, готовые к бою. Пятьдесят тысяч русских воинов! А еще шли новые отряды к Коломне, и, казалось, он слышит размеренную поступь десятитысячного московского полка где-то у слияния Лопасни с Окой, и железный марш русско-литовских ратей дальше на западе.

– Никита, ты помнишь?..

Старый воин утер глаза рукавом, и Димитрий увидел – даже вечно холодные глаза князя Владимира затуманило.

– Никита, что ты, Никита Чекан?

– Государь, старые воины плачут только от счастья. Шестьдесят мне. Деду твоему отроком стремя подавал, и уж тогда ведь ждал сего часа. Сорок лет ожидания для человека – много, государь. А народ сколько ждал!

В церкви Воскресения зазвонил полуденный колокол, и гуд поплыл окрест – над городом, над загадочными приокскими лесами, над просторным полем, над русским войском. Бренк напомнил:

– Димитрий Иванович, пора.

И прежде чем смыло дымку с княжеских глаз, прежде чем сойти с крепостной стены, Димитрий еще раз обернулся к полю, где стояли войска, и ближние бояре услышали:

– Спасибо за все, русская земля…

Русскому войску до Куликова поля оставалось пройти еще сотню старинных верст. Войску Мамая – столько же.

В начале сентября Мамай поставил свой шатер на пологом холме в излучине речки Красивая Меча, в двадцати пяти верстах от слияния Непрядвы с Доном. Он шел быстро, и теперь давал отдых лошадям; к тому же союзники его находились далековато от условленного места встречи, а Мамай считал – не честь ему будет ждать литовского и рязанского князей, пусть они подождут повелителя Золотой Орды. Сухие, знойные дни сменились влажными и прохладными, с севера часто наползали отары серых облаков, временами моросило, по утрам над тихой водой долго стлался медленный туман, увязая в зарослях прибрежного камыша и ольхи, – казалось, стыдливая красавица речка прятала лицо от пришельцев и под утренним ветерком упорно цеплялась зелеными руками за края пуховой фаты.

Мамай часами сидел на холме, набросив поверх кольчуги стеганый халат, и слушал, как в тумане всхрапывают кони, чавкает прибрежный ил и размокший чернозем под сотнями копыт, плещет вода, отрывисто гукают и пересвистываются табунщики. Холодок прогнал назойливых кровососов, после пятидневного перехода ордынские кони в одни сутки до черноты оголили правый берег Красивой Мечи, теперь их перегоняли на левый, на пышное пахучее разнотравье, вызревшее к осени. Настойчивый ветерок наконец скомкал, сорвал туманное покрывало с реки, в живой зеленой оправе ее берегов обнажились темные нечистые язвы – следы табунов, прошедших бродами, вороны слетались на эти язвы, угрюмо и надоедливо каркая, мешая думать.

О том, что Димитрий выступил из Коломны с большим войском на запад, Мамай знал, и другого он не ждал от своего врага. Не пойдет же московский князь прямо в донскую степь, где хозяйничает Великая Орда! Димитрий, конечно, думает прикрыть всей силой самый короткий путь на Москву – через Тулу и Серпухов: так поступил бы всякий благоразумный государь и полководец. Однако скверную шутку сыграл с повелителем Орды его военный союз с рязанским князем. Рязань оказалась невольным щитом для московского ополчения в дни сборов; так случается в бою, когда сильный воин хватает слабого противника и заслоняется им от мечей и копий. Ольг, конечно, без вины виноват, и все же ответ он будет держать – тем, что его полк Мамай первым пошлет на русские же копья.

Не всему в рассказе Темучина поверил Мамай, хотя мурзы слово в слово повторили посла, однако же думы Мамаю приходили одна другой тревожнее. Откуда у Димитрия большая сила? Мамай знал от верных соглядатаев: ни новгородского, ни тверского, ни нижегородского полков у Димитрия нет. Рязанский князь в союзе с Ордой. Главная литовская сила – у Ягайло: его братья привести большого полка не могли. Значит,