Пущиным на очной ставке).[194]

Да и сам Кашкин, нужно отдать ему справедливость, держался на следствии уверенно, решительно отрицал свое участие в тайном обществе. Он много раз повторял, что “никого в общество не принял и не пожертвовал ни копейки”,[195] а о своих взглядах и деятельности предпочитал не распространяться. Между прочим Кашкин напомнил обвинителям, что “и прежде существовали подобные общества, кои не причиняли никакого вреда”. “Притом имею причины полагать, — добавил он, — что оные доходили до сведения правительства”.[196] Таким ловким приемом декабрист пытался убедить судей, что он не видел в своем поведении ничего предосудительного. Царизму так и не удалось собрать достаточных улик против Кашкина и полностью выявить степень его “виновности”. Знай николаевские сатрапы, что С.Н. Кашкин вовсе не заурядный декабрист, не избежать бы ему Верховного уголовного суда и Сибири.

В конце октября 1826 года С. Н Кашкин прибыл под охраной в Архангельск. В сопроводительном письме военного министерства архангельскому губернатору предписывалось “секретным образом доносить, какого он, Кашкин, ныне образа мыслей и каково себя ведет, наблюдать впредь за всеми действиями и поступками Кашкина, равно и за поведением так, чтобы он отнюдь не мог чувствовать над собой такого наблюдения, подробно извещать о сем с истечением каждого месяца для донесения государю императору”.[197] Да-да, самому императору. Николай I распорядился, чтобы о поведении членов “злоумышленных обществ”, которые не были преданы Верховному уголовному суду, но “понесли исправительное наказание” и служат в различных учреждениях, гражданские губернаторы доносили ежемесячно лично ему через начальника главного штаба в специальных конвертах с надписью “в собственные руки”.[198]

7 февраля 1827 года Кашкина зачислили в штат канцелярии архангельского, вологодского и олонецкого генерал-губернатора Миницкого. Почему именно сюда, Миницкий прямодушно объяснил министру внутренних дел Ланскому: “Я решился Кашкина определить в мою канцелярию наиболее потому, чтобы он не оставался в праздности и чтобы иметь его ближе под глазами”.[199] Яснее не скажешь. Судя по цитируемому письму, генерал-губернатор отдавал себе отчет в том, с каким опасным “преступником” он имеет дело. Декабриста вынудили дать клятву, что он “верно и нелицемерно служить будет и во всем повиноваться…”

Выполняя “высочайшую волю”, архангельский гражданский губернатор с помощью тайных агентов внимательно следил за поведением, образом мыслей и за связями нового чиновника канцелярии Миницкого, но так и не сумел заметить в его поведении ничего, заслуживающего порицания. В первой докладной, от 4 марта 1827 года, как и в последующих донесениях, Ланской уведомлялся, что “Кашкин ведет себя скромно, равно образ мыслей и все поступки и действия его ни в чем противном не усмотрены”.[200] Вместе с тем гражданский губернатор, боясь ответственности за возможные промахи в наблюдении за ссыльным, просил министра возложить обременительные для него обязанности на генерал-губернатора, которому якобы сподручнее заниматься этим, поскольку Кашкин находился в его канцелярии и под его началом. Насколько позволяют судить документы, просьба не удостоилась внимания,[201] так как этот вопрос был ранее решен самим императором.

Сообщая о беспорочной службе и высоконравственном поведении Кашкина, архангельский гражданский губернатор говорил сущую правду. На самом деле, С.Н. Кашкин вел себя сдержанно, не выставлял напоказ своих родословных и личных связей, не заводил знакомств, если не считать деловых отношений с комендантом города Шульцем, лекарем адмиралтейства Рихтером и дружбы с товарищами по несчастью — И.П. Жуковым и А.М. Иванчиным-Писаревым.

С.Н. Кашкин, бесспорно, догадывался, что за ним шпионят, и не желал подводить тех из числа местных интеллигентов и сослуживцев по канцелярии, кто сочувствовал ему и не прочь был завести близкое знакомство. Он понимал, что дружеские связи с северянами принесут лишь неприятности обеим сторонам и усугубят его и без того бесправное политическое и незавидное материальное положение. Следует признать, что губернский секретарь оказался предусмотрительным человеком. Когда, уже после выезда из Архангельска, в 1833 году Кашкин установил приятельские отношения с калужским гражданским губернатором Бибиковым, в столицу мгновенно полетел анонимный донос. Тайный агент сообщал, что Кашкин и Бибиков часто посещают друг друга, несмотря на расстояние между их домами в 70 верст, и знакомство “превратилось между ними в некоторую связь”.[202] Донос послужил сигналом для проверки взаимоотношений между Кашкиным и Бибиковым. Факты подтвердились. Декабрист имел неприятности. На подозрение попал и губернатор. Нечто подобное, только с более неприятными последствиями, могло иметь место и в Архангельске, где Кашкин находился на “перевоспитании”. Ссыльный понимал это и не давал повода для доноса.

8 июня 1827 года С.Н Кашкин обратился к Миницкому с письмом. Приведем отрывок из него: “Я лишился моего родителя,[203] единственной опоры семейства. Имея сестру и оставшись старшим в семействе, я обязан пещись о ее состоянии. Наше имение состоит в деревнях, на коих лежат огромные казенные и частные долги; при деревнях есть заведения, кои требуют присмотра”.[204] Поместье декабриста действительно находилось в расстроенном экономическом положении и было заложено в опекунском совете.[205] Но обращает на себя внимание другое: Кашкин выдвигает только хозяйственные мотивы для перевода в Тульскую губернию. В заявлении нет и тени раскаяния в том, за что был выслан на далекий Север. Это дает основание думать, что взгляды и убеждения Кашкина оставались неизменными; он сохранял верность декабристским идеалам.

11 июня Миницкий пересказал Ланскому содержание письма Кашкина. Со своей стороны, генерал- губернатор робко осведомлялся, нет ли возможности исходатайствовать Кашкину позволение съездить на некоторое время в деревни Тульской губернии для устройства хозяйственных дел или разрешить ему вовсе переехать в Тульскую губернию. Опасаясь, как бы за такое ходатайство не упрекнули в снисходительном отношении к участнику “происшествия 14-го декабря”, Миницкий кончал письмо верноподданнической фразой: “Впрочем, если Вы изволите встретить в сем какое-либо препятствие, то я покорнейше прошу просьбу мою оставить без последствий”.[206]

26 июня Ланской сообщил о просьбе Миницкого начальнику главного штаба Дибичу, а тот — Николаю I. 5 июля Дибич дал знать Бенкендорфу и Ланскому, что царь разрешил Кашкину “отправиться на жительство в Тульскую губернию с тем, чтоб он никуда из оной не отлучался, состоял бы под секретным надзором полиции”. При этом царь пожелал, “чтоб гражданский губернатор о поведении и образе жизни его, Кашкина, уведомлял меня ежемесячно”.[207]

21 июля 1827 года Кашкин уволился из канцелярии Миницкого и выехал в Тульскую губернию. В ноябре того же года по просьбе сестры, Варвары Николаевны Кашкиной, декабристу разрешили проживать и в Калужской губернии, где находилась значительная часть его хозяйства, обремененного долгами. 9 декабря 1827 года Сергей Николаевич выехал в Калужскую губернию и поселился в родовом имении, в деревне Нижние Прыски Козельского уезда. В Калужской и Тульской губерниях С. Н. Кашкин занялся сельским хозяйством и увлекся практической агрономией.

В литературе на основании официальных документов и с легкой руки внука декабриста, Николая Николаевича, родослова Кашкиных, распространилось мнение, что Сергей Николаевич “был всемилостивейше прощен” царем, получив право на жительство в родном поместье, а позднее и в других местах.[208] Это недоразумение. О каком “помиловании” можно говорить, если тульский и калужский губернаторы должны были установить за С.Н. Кашкиным негласное бдительное наблюдение и ежемесячно доносить в два учреждения — в главный штаб и в 3-е отделение — о взглядах, поведении и связях декабриста. Каждый шаг Кашкина становился известным царю и его прислужникам. Петербург постоянно напоминал местным блюстителям “законного порядка”, чтобы надзор за ссыльным не ослабевал.

В деле С.Н. Кашкина по 3-му отделению сохранились месячные рапорты калужского гражданского губернатора князя Оболенского, предшественника Бибикова, о поведении Кашкина за 1828 год. Все они стереотипны. Приведем докладную за октябрь: “Губернский секретарь Кашкин в течение минувшего месяца вел себя скромно и благопристойно”.[209]

Выезжать из Тульской и Калужской губерний С.Н. Кашкин не имел права. Когда же его сестра