У полурастворенных задних ворот Трифон починивал борону.

— Бог в помочь, сосед! — сказал ему приветливо Михей. Трифон с изумлением, почти с испугом посмотрел на доброго старика.

— Спасибо, — отвечал он глухим голосом и ни слова больше не мог произнести.

— А что, родимый? — сказал как-то особенно весело Михей Савостьянович: — я ведь за дельцом пришел теперича к тебе: ты вот пчелкой не хочешь ли опять позаняться?.. Ну, право слово, оно бы тово… Мне-то господь послал, у меня вдоволь, пожалуй, с радостью помочь могу.

Трифон ничего не отвечал. Крупные слезы потекли из глаз его.

Михей тотчас же заметил волнение соседа.

— Что ты! что ты?.. Господь с тобою! — говорил добрый старик. — Ты бы, родимый, перекрестился. Ну, об чем так-то плачешь, сокрушаешься?..

— Об окаянстве своем, — отвечал Трифон печально. — Нету, Михей Савостьяныч! Не для чего теперича дело это затевать!.. Знаешь ты мою семью?.. Господь на меня прогневался!.. Знаешь — каков человек я был недавно?.. Ох! грешник окаянный!.. А мать-то… Ведь она…

И старик не мог договорить.

— Господи помилуй! — молвил Михей и перекрестился. — А зачем ты тоску на себя напускаешь?.. Ну, как на бога не надеяться!.. Милость его велика!.. Молися о грехах со слезами, а не унывай… Господи тебя помилуй!.. Что ты, право?.. Ты вот теперича потрудись честно, зависти не имей, потрудись, душу сберегаючи… Трифон! ведь бог-то любит честный труд!

— Не могу, Михей Савостьяныч! видит бог, не могу!.. Мне и жить-то здесь нельзя, — разве не знаешь?.. что людей еще на грех наводить?.. Все-то клянут меня… Гонят, ненавидят…

— Что ж делать-то?.. Богу молися!.. Дай срок, и они увидят, что надо по-божьи делать!

Но все возражения и утешения Михея Савостьянова были тщетны: Трифон наотрез отказался от его благодушного предложения и в конце разговора высказал свою потаенную мысль.

— Вот что я задумал, Михей Савостьяныч: сказывают, барин приедет сюда вкруг троицына дня… Думаю попросить его, — коли б перевел он меня в Делюхино!.. Далеко отселева… Там не знают… Не буду там и добрых людей на грех наводить… Напоследях-то авось мне полегче будет…

К троицыну дню барин, точно, приехал в сельцо Пересветово. Он был сильно не в духе на ту пору: пересветовцы опять неисправно заплатили оброк, да к тому же приходилось ленивому Ивану Данилычу позаняться, в течение нескольких дней, полюбовным размежеванием с соседними помещиками. Неудачно выбрал время Трифон Афанасьев для разговора своего с барином.

— Что ты?.. Зачем еще? — спросил сурово Одоньев, увидав старика.

— К вашей милости, батюшка…

— Говори ты мне скорее… Некогда тут возиться со всякими вашими глупостями!

— Батюшка, — сказал Трифон дрожащим голосом: — сделайте божескую милость… Переведите меня в Делюхино…

— Это зачем?

— Да невмоготу, батюшка, стало… Невмоготу стало проживать здесь…

— Что за вздор!.. Это пустяки!.. Объясни по крайней мере толком: отчего нельзя жить тебе здесь?

— Все обыскивают… Понапрасну теперича… А видит бог…

И старик горько, горько заплакал. Жаль стало его Одоньеву.

— Взял бы я тебя во двор, — сказал он, несколько подумав: — но у тебя семья такая, ну да и дворня-то у меня… Нет, эдак не приходится.

— Куда хотите, батюшка, девайте, а отселева-то… Сделайте божескую милость!.. Увольте, батюшка…

— Но что ж ты будешь делать в Делюхине? — спросил Иван Данилыч.

— Кормить буду семью, батюшка.

— Ну, хорошо, хорошо, — так и быть! Однако верного обещания не даю, а подумаю… Подожди — вот увидим…

И барин наш, по обыкновению своему, не решил дела окончательно. Зато судьба скоро порешила участь Трифона.

На ильин день бывает храмовой праздник в селе Лимаве, в приходе которого состоит и деревня Загорье. Лимавские и, особенно, загорские крестьяне очень зажиточны и любят широко попировать, когда «праздник на их улицу заходит». Обыкновенно празднованье это продолжается три дня: в первый и второй дни собственно празднуют, а в третий провожают праздник, опохмеляясь и добром его поминаючи.

Накануне ильина дня зашел к Трифону отец его невестки Анны, Алексей, крестьянин из села Лимавы, человек небогатый, но радушный и добрый.

— Сват Трифон, — сказал Алексей: — о празднике к нам милости просим. Ты и Аннушку со внучками отпусти, хоша на завтрашний денек, — истопит дома печку, да и к нам, а к ночи вернется…

— Пожалуй, сват Алексей, невестку отпущу, — отвечал Трифон.

— Да ты сам-то беспременно приходи.

— Нету, сват Алексей!.. Где мне по праздникам таскаться?.. Не могу… Спасибо…

Как ни просил Алексей, но Трифон наотрез отказался и только обещал прийти вечером, чтобы проводить домой невестку.

— Ты, сват, не забудь же, приди, — говорил Алексей, прощаясь с Трифоном: — ведь у меня некому будет проводить домой Аннушку; а пойдет она одна, так, пожалуй, загорские парни с хмелю-то изобидят… Ведь сам ты знаешь — озорный они народ!..

Во всю ночь под ильин день не спал Трифон; он пробыл долго, долго на пригорке своем и жарко молился. В эту ночь душа его была исполнена смертной печалью; ныла и билась она под каким-то грозным предчувствием.

На самый праздник он был у заутрени и у обедни в селе Мохове. С появлением света дневного тоска его рассеялась, и стало легко у него на душе, как давно уже не бывало. После обедни зашел он на кладбище и беспечально помолился: даже на могиле матери не гнела его прежняя душевная скорбь. Затем и во весь день он был спокоен.

Перед вечером зашел он к Михею Савостьянову на пчельник и пробыл там с часок. Старый пчелинец, обрадовался, увидав, что Трифон спокоен духом. Трифон рассказал ему свои предположения о переходе в Делюхино и о житье там, Михей вполне одобрил их. Старики наговорились досыта и по душе. Но перед уходом Трифон задумался и тоскливо опустил голову.

— Что ты словно опять закручинился? — спросил Михей.

— А так, — отвечал тихо Трифон: — прощай, Михей Савостьяныч… — В дверях пчельника он остановился на мгновение и промолвил:

— Уж такая тоска!.. Михей Савостьяныч!.. Коли что со мной подеется… Помолись ты о грешной душе моей…

— Да полно ты, полно!.. Господь с тобою!.. Ну, что ты это?..

— Трудно оченно на душе стало, — прошептал Трифон.

Трифон прямо отправился в Лимаву.

Путь его шел на Загорье. Опасаясь, чтобы пьяные мужики не привязались к нему да не побили бы, он пошел не по деревне, а по задворьям. Деревня эта вытянута в одну длинную линию — и он миновал все пространство задворьев благополучно, не встретив ни одного человека.

Но на конце деревни встрелась ему небольшая толпа самых удалых, отчаянных гуляк: тут были молодые парни, сильно пьяные, да несколько баб молодых, большею частию солдаток, видимо тоже