необоснованным, непонятно каким путем облетевшим весь мир, — что вторжение в Англию было предпринято и было отражено и что весь Ла-Манш теперь покрыт обуглившимися трупами немецких солдат. Алебардисты занимались строевой подготовкой, маршировали, купались, сооружали стрельбище и не имели ни малейшего представления о том, что ждет их в будущем. Некоторые считали, что они проведут здесь всю остальную часть войны в постоянной готовности, непрерывно укрепляя свой моральный дух, проводя стрельбы на новом полигоне; другие говорили, что их отправят в Ливию вокруг мыса Доброй Надежды; третьи предполагали, что им предстоит предотвратить захват немцами Азорских островов.

Затем, по прошествии трех недель, к ним прибыл самолет, доставивший почту. Большая ее часть была послана еще до того, как алебардисты вышли из Англии; но среди других был и недавно отправленный мешок с официальными служебными пакетами. Ленард все еще числился в составе второго батальона и находился в ожидании приказа о переводе. С этой почтой пришло сообщение, что Ленард погиб. Его убило взрывом бомбы, когда он был в отпуске, в южной части Лондона. С этой же почтой пришло распоряжение об откомандировании Гая. В распоряжении сообщалось, что Гай должен явиться для расследования его действий на участке «А» в районе Дакара, которое будет проведено в Англии сразу же после того, как туда сможет прибыть Ритчи-Хук.

На этом самолете прибыл также новый бригадир. В день прибытия он пригласил Гая к себе. Это был моложавый, несколько полноватый, усатый и добродушный человек, который явно чувствовал себя в данной ситуации неловко. Гай никогда раньше не видел этого человека, но легко распознал в нем алебардиста, даже не посмотрев на его пуговицы.

— Вы капитан Краучбек?

— Нет, лейтенант, сэр.

— Да? Но у меня вы числитесь капитаном. Надо будет разобраться в этом. Возможно, что приказ о повышении вас в чине пришел уже после того, как вы отбыли из Англии. Впрочем, теперь это не имеет значения. Чин, разумеется, был временным, пока вы командовали ротой. Боюсь, что на какое-то время вам придется оставить вашу роту.

— Означает ли это, что я под арестом, сэр?

— Нет, нет, что вы. По крайней мере, не совсем под арестом. То есть я хочу сказать, что речь пока идет о расследовании, а не о военном трибунале. Командующий оперативным соединением поднял слишком большой шум вокруг этого события. Я не думаю, что дело дойдет до военного трибунала. У моряков тоже слишком строгий подход, но они обо всем судят по-своему. По моему личному убеждению, вы невиновны, между нами говоря, конечно. Насколько я понимаю, вы просто выполняли приказ. Временно вы останетесь в качестве строевого офицера при моем штабе. Мы отправим вас всех, как только Бен — я имею в виду вашего бригадира — будет в состоянии отправиться в путь. Я попытаюсь отправить вас всех на гидросамолете. А пока будьте где-нибудь здесь поблизости.

Гай слонялся поблизости. Он, оказывается, побывал в чине капитана, но теперь снова стал лейтенантом.

— Но ведь это означает шесть или семь фунтов прибавки в денежном содержании, — сказал Гаю помощник начальника штаба бригады по тылу. — Приказ о надбавке не должен был задержаться так долго. Впрочем, я могу рискнуть и выплатить вам ее, если вы нуждаетесь.

— Большое спасибо, — поблагодарил его Гай. — Я, пожалуй, обойдусь.

— Разумеется. Да и тратить-то деньги здесь не на что. Будьте спокойны: где-нибудь и когда-нибудь вы их обязательно получите. Денежное содержание на военной службе следует за вами так же неотступно, как подоходный налог.

В батальоне уже хотели снять Гая с пищевого довольствия, но Тиккеридж не разрешил.

— Вы вернетесь к нам через день или два, — сказал он.

— По-вашему, я в самом деле вернусь? — спросил Гай, когда они остались одни.

— Пари держать я, разумеется, не стал бы.

За это время между тем поступило несколько тревожных сообщений от Эпторпа и о нем.

Сообщения оттуда, где находился Эпторп, передавались по телефону устами нескольких местных полуграмотных телефонистов. В первом сообщении говорилось: «Капитан Эпторп они очень сожалеть нездоровы, просит продлить отпуск».

Через два дня поступило очень длинное и совершенно непонятное сообщение в адрес начальника медицинской части с требованием многочисленных лекарств. После этого поступила просьба немедленно выслать туда, где находился Эпторп, специалиста по тропическим болезням (который незадолго до этого улетел). Потом некоторое время ничего не поступало. Наконец за день или два до прибытия почты появился сам Эпторп.

Его принесли два носильщика на растянутой, как гамак, простыне; вся эта процессия напоминала иллюстрацию в книге о путешественниках викторианской эпохи. Носильщики положили его на площадку у входа в госпиталь и сразу же начали громко шуметь на языке менде по поводу вознаграждения; Эпторп отвечал им слабым голосом на языке суахили. Когда его вносили в госпиталь, он протестующе бормотал:

— Они отлично понимают. Просто притворяются, что не понимают. Это их смешанный язык.

Доставившие Эпторпа молодые парни, как хищники, появлялись в лагере день за днем, много спорили о своем вознаграждении и восхищались протекавшей у них на глазах роскошной жизнью людей из метрополии.

В бригадной столовой все относились к Гаю с особой предупредительностью, даже Данн, который искренне радовался тому, что находится рядом с человеком, оказавшимся в более позорном положении, чем он сам.

— Скажите, пожалуйста, «дядюшка», это правда, что вы сошли с ума и по собственной инициативе завязали бой?

— Мне не разрешено рассказывать об этом. Дело находится на рассмотрении суда.

— Так же, как и то дело о ботинке. А вы слышали последнюю новость? Этот псих Эпторп укрылся в госпитале. Бьюсь об заклад, что он прикидывается.

— По-моему, нет. Он выглядел очень нездоровым, когда вернулся из отпуска.

— Но он же привычен к здешнему климату. Так или иначе, но мы поймаем его в ловушку, когда он выйдет из госпиталя. Если бы спросили меня, то я, не сомневаясь, ответил бы, что он попал куда в большую беду, чем вы.

Этот разговор об Эпторпе вызвал у Гая воспоминания о первых днях, проведенных вместе с ним в алебардийском казарменном городке. Он попросил разрешения у начальника штаба бригады посетить больного Эпторпа.

— Возьмите машину, «дядюшка». — Все продолжали быть весьма предупредительными с Гаем. — Захватите бутылку виски. Я договорюсь с председателем клуба-столовой.

В этом городе офицеру полагалось по одной бутылке в месяц.

— А правильно ли это будет — нести виски в госпиталь?

— Очень даже неправильно, «дядюшка». Вы, конечно, рискуете. Но так поступают все. Если вы собираетесь навестить своего друга в госпитале и у вас в кармане нет для него бутылки виски, то туда вообще не стоит ходить. Однако не вздумайте ссылаться на мои слова. Если вас уличат, отвечайте сами.

Гай ехал по латеритной дороге мимо сирийских складов и хищников, не замечая ничего, кроме слонявшихся без дела и загораживавших ему дорогу местных жителей; позднее несколько печатных страниц воспроизведут ему сцену, и он запомнит ее на всю жизнь. Люди через восемь лет скажут ему: «Вы были там во время войны. Как там было, вот так?» И он ответит: «Да, должно быть, так».

Потом он выехал из города и поехал по поднимающейся в гору дороге к большому белесому госпиталю, где не было ни радио, которое усиливало бы страдания больных, ни шума, ни суматохи; электрические вентиляторы нагнетали и вытягивали воздух, окна были закрыты и зашторены, дабы воспрепятствовать проникновению солнечной жары.

Эпторп лежал в палате один на койке у окна. Когда Гай вошел, Эпторп не двигался, уставившись на штору и вытянув руки вдоль покрывала. Увидев Гая, он быстро набил трубку и закурил.