— А укладкой занимаются девчонки. Стоит среди них появиться одному фашистскому агенту, как будут убиты сотни людей, а может быть, даже и тысячи. И ведь такого агента никак не поймаешь. Я, как и другие, конечно, готов пойти на разумный риск. Но мне вовсе не нравится доверять свою жизнь какой-то девчонке в цехе укладки парашютов, каким-то там так называемым беженцам из Польши или еще откуда-нибудь.
— А ты
— Я просто прикидываю, каков здесь риск, вот и все.
— Если эти типы надеются, что я прыгну с самолета трезвый, то пусть они лучше еще раз все обдумают как следует, — сказал один из самых молодых «клиентов».
— Конечно, — продолжал фантазировать де Сауза, — вполне возможно, что начальник — это главный руководитель всей вражеской организации. Ему не разрешают показываться нам потому, что он не знает английского языка. Но он, наверное, выходит по ночам и переукладывает парашюты так, чтобы они не раскрывались. На это у него уходят многие часы, так что отсыпаться ему приходится только днем.
Однако на этот раз шутка де Саузы подействовала на всех удручающе.
— Замолчи ты, ради бога! — укоризненно воскликнул Джилпин.
Наступила тишина. Де Сауза понял, что симпатиям аудитории к нему пришел конец.
— «Дядюшка», — обратился он поздно вечером к Гаю, — по-моему, только вы да я из всех не испытываем страха. Что касается меня — я в этом не очень-то уверен.
Когда в доме погасли все огни, Людович вышел из своего кабинета и пошел, спотыкаясь, к рощице. Подышав несколько минут воздухом, пропитанным запахом влажной листвы, и убедившись, что это не вызывает у него никаких приятных воспоминаний, он вернулся в кабинет и записал в тетрадь:
«Те, кто проявляет слишком большой интерес к внешнему миру, могут в один прекрасный момент оказаться по ту сторону запертых дверей своего собственного дома».
Это, конечно, не было бесспорно оригинальное эссе. Он как-то прочитал эти слова — и смутно запомнил их в студенческом журнале, полученном сэром Ральфом и оставленном им среди своих вещей. Для данной ситуации и момента эти слова показались Людовичу подходящими.
Утро следующего дня наступило хорошее, почти безветренное, похоже было даже, что день будет солнечный. Отличная погода для прыжков с парашютом.
— Если такая погода удержится, — сказал главный инструктор, словно предлагая особое, неожиданное удовольствие, — то в конце занятий мы сможем провести ночные прыжки.
Он рано отправился на учебный парашютный аэродром — бесплодную пустошь в нескольких милях от виллы, чтобы проверить, правильно ли там расположены знаки, и расставить громкоговорители, при помощи которых он давал указания своим подопечным, когда они приближались к нему на парашютах. Однако прибывших позднее «клиентов», казалось, никто не ожидал.
— Всегда вот так, — раздраженно сказал инструктор но прыжкам. — Им ведь и делать-то больше нечего, кроме как организовать для нас вылет, но в последнюю минуту у них всегда появляются какие- нибудь трудности.
В сборном бараке расположились десятка полтора солдат, слушавших оглушительную джазовую музыку; неподалеку от них сидел офицер летного состава, углубившийся в чтение «Дейли миррор». Он встретил «клиентов» более чем безразличным взглядом и через несколько минут куда-то вышел.
— А нельзя ли как-нибудь выключить эту музыку? — поинтересовался Гай.
Кто-то нашел соответствующую ручку музыкального аппарата и выключил его. На несколько секунд в бараке воцарилась тишина. Затем из-за слегка приоткрытой двери протянулась сине-серая рука, покрутила ручки аппарата, и музыка загремела громче прежнего.
Через полчаса вернулся инструктор по прыжкам с парашютом в сопровождении молодого офицера, который читал «Дейли миррор».
— Я все урегулировал, — сказал инструктор.
На костюме офицера летного состава появились некоторые дополнения.
— Наш старый драндулет должен находиться в капитальном ремонте, — сказал он, — но я думаю, что мы поднимемся на нем.
Они толпой прошли к взлетно-посадочной полосе, каждый надел на себя подвесную систему парашюта, инструктор бегло осмотрел каждого. Затем все поднялись на самолет. Вытяжные тросы парашютов пристегнули к стальной рейке над трапом. Внутри фюзеляжа было почти темно. Гай сел следующим за Джилпином, который должен был прыгать перед ним. Джилпин был седьмым номером, Гай — восьмым. Тот же порядок, в каком они прыгали на тренировках.
— Хорошо, если у них все получится… — начал было Гай, но продолжать разговор из-за рева двигателей стало невозможно. У Джилпина был такой вид, как будто его вот-вот стошнит.
Одна из целей данной тренировки состояла в том, чтобы приучить обучаемых к условиям полета; поэтому самолет не пошел сразу к учебному парашютному аэродрому, а пролетел по отлогой дуге над морем и возвратился к берегу лишь по прошествии некоторого времени. Рассмотреть что-нибудь через бортовые иллюминаторы почти не удавалось. Подвесная система парашюта оказалась значительно большей помехой для движения, чем это представлялось на земле. Согнувшись, они сидели как скованные в полумраке, в шуме, в бензиновых парах. Наконец инструктор по прыжкам и его сержант открыли выходной люк.
— Входим в зону прыжков! — подал он предварительную команду. — Первой паре приготовиться!
Де Сауза стоял первым номером. Как только инструктор махнул рукой, он чисто соскользнул в люк. Его место занял третий номер.
— Подожди, — сказал инструктор. Между прыжками выдерживался минутный интервал, во время которого самолет, накренившись, разворачивался и занимал необходимое положение для следующего прыжка. Вскоре у люка лицом друг к другу оказались Джилпин и Гай. Земля под самолетом поворачивалась с головокружительной скоростью. — Не смотрите вниз! — крикнул инструктор. — Смотрите на мою руку! — Однако Джилпин не отрывал взгляда от земли и не мог видеть никакого сигнала. Инструктор подал команду: — Седьмой номер! Пошел!
Но Джилпин никуда не «пошел». Сжавшись в комочек и крепко держась руками за край люка, он по прежнему смотрел не на инструктора, а в бездну под самолетом. Инструктор молчал до тех пор, пока самолет не развернулся на обратный курс. Затем он крикнул Гаю:
— Номер восьмой! Пошел!
Гай прыгнул. На какое-то мгновение, когда по нему ударил встречный поток воздуха, он потерял сознание, но затем быстро пришел в себя. Его органы чувств не ощущали больше ни гула двигателей, ни запаха бензина, ни вибрации. Он как бы купался в ласковых золотистых лучах слабого ноябрьского солнца. Одиночество было абсолютным.
Гай пришел в невероятный восторг; он чувствовал себя так, будто его душа еще при жизни попала в рай господний. Самолет, казалось, был таким же далеким от него, какой, наверное, показалась бы земля в момент смерти. Гай парил в воздухе так легко и свободно, как будто его мышцы, кости и нервы утратили всякую связь между собой. Подвесная система, которая так раздражала его в тесном, темном и заполненном шумом самолете, теперь почти неощутимо поддерживала его. Гай чувствовал себя так легко и свободно, как будто только что родился на свет божий.
Однако секунды душевного подъема промелькнули слишком быстро. Он не просто висел в воздухе, а стремительно падал вниз. С земли из мощных динамиков до него донесся голос: «Вы раскачиваетесь. Остановите качание при помощи стропов. Ноги держите вместе!» В какой-то момент в поле его зрения было только бесконечное небо, а в следующий — только земля, к которой он приближался, словно сброшенный лошадью наездник. Как только ноги коснулись земли, Гай покатился по ней, как его учили. Что-то сильно ударило по колену, как будто он приземлился на камень. В следующий момент он понял, что лежит в осоке, ошеломленный, затаив дыхание. Затем, в соответствии с тем, как его учили, он отстегнул подвесную систему парашюта. Он попробовал встать, но, почувствовав острую боль в колене, снова повалился на землю. К нему подбежал инструктор.
— Все хорошо, номер седьмой. О, это вы, Краучбек! Что-нибудь случилось?
— Кажется, я ушиб колено, — сказал Гай.
Это было то же колено, которое он вывихнул на прощальном вечере в алебардийском казарменном городке.
