над чайником стоит, у того он не кипит». Я залила кофе холодной водой и стояла, глядя на него, думая о другом, пока не услышала шипение и не увидела, что крышка запрыгала. Я взяла в руки горячую кружку, чтобы остудить ее, и встала у окна, ничего не видя. Повернулась, чтобы осмотреть свою комнату. Скоро все будет запаковано в коробки, сдано куда-нибудь на хранение, а позднее распаковано и разложено где-то в другом месте. В течение какого-то времени все выглядело так, словно шло нормально, а я уже чувствовала себя как эмигрант, оставляющий за собой свою прежнюю жизнь. Но оставались еще одна или две вещи, которые все же нужно было обязательно сделать, и это было самое главное. Я села за стол и начала писать.

Дорогая Наоми!

Если ты сейчас читаешь эти строки, значит, ты по крайней мере не выбросила конверт в мусорное ведро, а это уже кое-что.

Как, вероятно, тебе известно, если ты передашь это письмо Брендану/Бену или в полицию, что совершенно равноценно, то меня арестуют и обвинят в преследовании. Так они сказали мне. Надеюсь, ты так не поступишь. Мне не хочется попасть в тюрьму. Но если ты все-таки передашь письмо, то не могла бы ты сначала прочитать его? И я хочу, чтобы ты прочитала также и мое обещание: это мое последнее сообщение тебе. Никогда больше не буду искать контакта с тобой. Теперь решать тебе.

Я не собираюсь делать никаких попыток, чтобы оправдать перед тобой свое поведение. Все бы оказалось слишком сложно, а это письмо было бы таким же длинным, как книга, и, возможно, в любом случае я бы не сумела подобрать слова, чтобы правильно объяснить все.

Все, что я могу сейчас сделать, – это по возможности ясно все изложить. Меня обвинили в том, что я представляю собой угрозу для Брендана. Дело в том, что я считаю – все как раз наоборот. Я просыпаюсь по ночам и при каждом скрипе, который я слышу, думаю, что, наверное, он пришел, чтобы прикончить меня. Но это не твоя забота. Я боюсь за себя, но еще больше я уверена, что в опасности ты. Может быть, не сегодня, может быть, не завтра, но непременно в том случае, если все будет плохо, как это бывает, когда начинают портиться отношения. Не думаю, что Брендан сможет смириться, если что-то пойдет не по тому пути, который он запланировал.

Что же я хочу сказать тебе? Я собиралась послать тебе что-то вроде перечня контрольных вопросов. Считаешь ли ты, что он говорит правду? Наблюдает он за тобой или контролирует тебя? Скрытно ли ведет себя? Если ли какие-нибудь, пускай и незначительные, проявления злобности? Насилия? Знаешь ли ты, что он делает, когда он не с тобой? Что на самом деле тебе известно о нем и сколько? Веришь ли ты тому, что он рассказывает тебе?

Но все это вздор. Забудь, что я сказала.

Ты никогда больше не услышишь от меня ничего, еще раз желаю тебе счастья и чтобы тебе никогда не понадобилось найти меня. Я собираюсь выехать из своей квартиры. Не знаю еще, куда я отправлюсь. Но если ты все-таки захочешь связаться со мной, то в конце этого письма я оставляю несколько номеров телефонов разных людей. Один из них поможет тебе связаться со мной.

Боюсь, тебе не повезло. Но я желаю, чтобы повезло. Удачи!

Миранда

Пока не передумала, положила письмо в конверт, написала адрес кафе «Крэбтриз», указав, что оно предназначено для нее, вышла из дома и опустила в почтовый ящик па углу.

Как правило, чтобы найти пропавший носок, лучше всего выбросить оставшийся. И если захотите узнать, почему не следует отправлять письмо, то поймете это только в тот момент, как опустите его в почтовый ящик, в то самое мгновение, когда разожмутся большой и указательный пальцы, выпуская конверт. Как только я услышала, что письмо к Наоми стукнулось о другие письма в почтовом ящике, сразу поняла, что не учла еще одной возможности. Так всегда и вообще было с Бренданом. Я думала, что Наоми может выбросить письмо, даже не прочитав его, или сохранить его у себя. В любом из этих случаев я не узнаю ничего. Она могла бы передать его в полицию или Брендану, который передаст его в полицию. В любом из этих случаев меня посетит полицейский офицер через день или два; естественно, визит этот будет очень неприятный.

А сейчас я подумала еще об одной возможности: Наоми отдает его Брендану, а тот не передаст его в полицию. Он прочитает письмо, сразу поймет, что я неумолима, скажет Наоми, что вообще о нем не стоило даже и беспокоиться, но решит, что обязательно нужно сделать что-нибудь самому.

Я простояла около почтового ящика в течение сорока пяти минут. Потом подъехал красный автофургон, из него вышел почтальон с большим серым матерчатым мешком. Сказала ему, что опустила письмо по ошибке, что мне бы хотелось вернуть его. Он открыл замок на боку почтового ящика, подождал, пока десятки и десятки писем вывалятся в мешок. Затем взглянул на меня так, как многие смотрели на меня, словно я сошла с ума, и отрицательно покачал головой.

– Привет, Миранда! – прогремел его голос вверх по лестничным пролетам, затем раздались торопливые шаги, перескакивающие сразу через две ступеньки.

Я нанесла последний точный мазок глянцевого лака на плинтус и положила кисть на крышку банки с лаком.

– Лак еще сырой, – сказала я, когда он вошел в дверь, развязывая галстук, как обычно. – Ничего не трогай.

Я встала и прошла через чудесную пустую комнату.

– Кроме тебя, – ответил он.

Положив руки на мои усталые плечи, поцеловал меня, и мало-помалу исчезли усталость и напряжение. Я подумала: разве можно одновременно чувствовать возбуждение и полное спокойствие, знать кого-то так хорошо и все-таки чувствовать, что можно узнать еще значительно лучше?

– Добрый день! – приветствовала я.

– Это самое приятное сегодня. У меня всего пятнадцать минут, а потом я должен вернуться на работу. По пути в магазине, торгующем экзотическими продуктами, купил нам несколько сандвичей.

– Можно с этим немного подождать? – спросила я, взяв его за руку.

Повела его вверх по следующему узкому лестничному пролету, по голым доскам, вдоль свежевыкрашенных стен в небольшую комнату в мансарде, которая служила мне спальней, где под окном лежал матрас, а в деревянных коробках была сложена моя одежда. Сняла с него куртку и галстук, а он расстегнул мой комбинезон, и мы улыбались друг другу как настоящие идиоты, потому что здесь мы проводили свое обеденное время обычно по средам, готовые любить друг друга в пустом доме, где разносилось эхо. Свет проникал через жалюзи, полосками освещая комнату. Повесила на вешалку его костюм. Он бросил мою рабочую одежду, перепачканную краской, в угол комнаты.

– Хотелось бы провести здесь весь остаток дня, – сказала я немного позднее, вытянувшись на матрасе, а он сидел рядом и гладил меня по голове.

– Жареные овощи с сыром моцарелла или фермерским чеддером и пикули?

– Всего по половинке.

– Чудесно.

– Мы можем поесть на кухне, потом покажу тебе, что удалось сделать после того, как ты был здесь в последний раз.

Я пыталась уехать из Лондона в сельскую местность. Действительно старалась. Мосты были сожжены, от Билла ушла, продала квартиру за рекордно короткое время, отдала свои вещи на хранение. Одновременно написала всем людям, которые мне были знакомы по моему ремеслу, провела неофициальные переговоры и обдумала все предложения самым серьезным образом. Я раздумывала о переезде в Уэльс и Линкольншир, и даже, хотя бы на несколько дней, в Бретань, где, совершенно очевидно, массы англичан отчаянно нуждались в строителе, ставшем дизайнером по интерьерам, чтобы переделать свои живописные сельские дома. Но подобно Алисе, которая, пройдя через зеркало, выяснила, что для того, чтобы продвигаться вперед, она должна обязательно вернуться назад, я обнаружила, что результат всех приложенных усилий оказался прямо противоположным ожидаемому. Стремясь выбраться из огромного столичного водоворота, я каким-то непонятным образом оказалась в самом его центре.

Теперь я жила в высоком узком доме на юге Кингз-Кросс, полностью реконструировав его, в то время