Нет ответа, и Соломон переводит взгляд с окна на вход в столярную, в котором стоит свежий запах распиленных досок. Какая тяжкая эта ночь! Ночь, которая началась с Рами, продолжилась с Голдой и вот, завершилась Хаимке.

В начале этой ночи Соломон покинул свой дом, чтобы не мешать Рами читать письма. Напевая под нос старые мелодии Элимелеха, пересек двор кибуца, дошел до нового бассейна, которого еще не видел. Кухня светилась всеми окнами, и Соломон о том, что все призваны помочь разделывать кур. Соломон уклонился, потрясенный тем, что увидел Адас вместе с Ювалем. Теперь вошел в кухню, взглянуть, что там происходит, и оказался перед Голдой, носящей темные очки даже ночью. Единственная осталась передвигать котлы и кастрюли среди гор перьев и потрохов мертвых кур. Такова ее планида – чистить и мыть после всех, чтобы доказать верность, прилежность и необходимость. И как всегда добровольно вызвалась убрать кухню. Кран открыт, и горячая сильная струя бьет в мыльный порошок, и умывальник наполняется пузырящейся пеной. И тут, вдруг, из шуршащего пара возникло лицо Соломона. Голда испугалась, закрыла кран, сняла очки, протянула их Соломону, стояла и молчала. Соломон подумал, что Голда осталась Голдой и не изменилась с той далекой ночи. Тогда она протянула ему руку, сжимавшую нож, на острие которого торчал кусок селедки. Линзы очков горели зеленым огнем и, протянутые Соломону, словно вырастали на его глазах. На стене стучали часы однообразным ритмом, обозначающим полночь. Тогда она положила нож между подносами, а теперь положила очки среди грязной посуды, но стол был тем же. Глаза ее засветились, словно бы она лишь сейчас сообразила, что Соломон стоит перед ней, в плоти и крови, вытерла руки об фартук, словно бы готовясь к празднику. Затем почмокала губами, как это делала всегда, как бы готовя их к чему-то приятному. Соломон отступил к двери, и она пошла за ним с почти закрытыми глазами, нащупывая дорогу, тесно заставленную вещами, как лунатик при белом неоновом свете. И как бы сами собой вырвались из ее уст слова:

«Ты ищешь здесь Адас?»

«Почему ее?»

«Потому что она проводит время с новым своим любовником».

«Грязные сплетни».

«Да нет, все правда».

«Почему ты ее преследуешь?»

«Я преследую ее?»

«Вместо того, чтобы преследовать меня».

«Она преследует меня».

«Ты мстишь ей».

«Причитается ей».

«Из-за того, что я сделал?»

«Из-за того, что она сделала».

«Что девочка тебе сделала?»

«Девочка из хорошей семьи».

«Только потому, что она моя?»

«Это она сделала из меня воровку, как ты из меня – проститутку».

«Замолчи, хватит!»

«Это она – проститутка!»

Выстрел раздался во время этого разговора. Звук этот потряс Соломона и Голду. Глаза Соломона были ослеплены гневом Голды. Выстрел раздвоил все вокруг и смутное эхо умножило звук. Плиты, кастрюли, даже часы на стене раздвоились в глазах Соломона. Широкое лицо Голды он видел разлетевшимся на осколки. Выстрел погнал его из кухни, и Голда бежала за ним. По асфальтовой дорожке спускающейся во двор кибуца, бежали Аврум, врач и медсестра. Соломон знал, что выстрел связан с Хаимке, и бежал за ними. К их испуганному бегу присоединился Рахамим. Насколько он облысел, растолстел, заматерел и постарел за последний год! Он все еще проводит ночи в своей творческой мастерской, и скульптуры его из арматуры плодятся и размножаются, становясь все более и более странными. В прогулках он проводит свои ночи: доходит до конца дорожки, ведущей к дому Адас, смотрит в ее окна, которые чаще всего темны, и возвращается, бежит, насколько несут его дрожащие ноги. Рахамим спит мало, и бодрствование приходит к нему ночами. В эту ночь он пришел на кухню взять сахар для кофе. Слушал крики Голды и Соломона, стоя под окном, и не упустил ни одного слова из их спора. Бежал за Голдой и Соломоном и все еще не мог успокоиться. Но не от выстрела взволновался – о Хаимке он и вовсе не думал – по дорожке катились перед ним слова: «Она – проститутка!»

Дремлющий двор проснулся, вспыхивали светом окна в домах. Все покидали постели и каждый со своей бессонницей. Шлойме Гринблат вообще не сомкнул глаз в эту ночь. Жена Симха лишила его сна. Одиноко стоял у окна, глядя во двор. Увидев бегущего Аврума, с врачом и медсестрой, поторопился присоединиться к ним.

Лея и Ихиель Эрез тоже слышали быстрые и отзывающиеся эхом шаги. Сон к ним не шел из-за Голды. Когда они занимались мертвыми курами, подошла к Голда к Лее и нашептала ей, что Рами приехал и тут же пошел к Адас, которая теперь с новым любовником – Ювалем. Испугалась Лея, оставила кухню и потянула за собой мужа Ихиэля. Сидели дома и ждали Рами, а он все не являлся, и все это время Лея не давала покоя мужу, не закрывая рта: понятно, что этой ночью дела Рами осложнились, стали безвыходными, ведь Рами пришел к Адас, которая где-то с Ювалем, и кто знает, что случится ночью между этими тремя. Эта Адас, действительно, большое несчастье. И тут раздался выстрел. Теперь понятно, что что-то произошло. Вышли Лея и Ихиэль из дому, увидели Шлойме Гринблата, бегущего за Аврумом, врачом и медсестрой, побежали за ними и они. Около кухни к ним присоединились Соломон, Голда и Рахамим.

Адас услышала выстрел, выходя из-под навеса. Свет в окнах Аврума и Эстер погас, и только в окне Хаимке продолжал гореть. Сразу же подсказало ей сердце, что случилось. Побежала она к столярной, оставив Юваля между железным хламом, вообще забыв про него. Когда она прибежала к площадке напротив столярной, там уже толпились многие. Она мельком тут же увидела Рами, и ее ударило в грудь, словно он запустил в нее камень и не промазал, хотя не смотрел на нее и вообще ее не видел. Удар этот выбил из ее сердца смерть Хаимке. Буря чувств сотрясала ее, и она не могла овладеть собой. Неужели она еще любит Рами? В эту ночь она попыталась уйти от Мойшеле и Рами, найти убежище в юной безмятежности Юваля, а теперь ночь и эта смерть заключили союз – вернуть ее к Рами, который снова стал истинным Рами – высоким, худым, красивым, мускулистым, с гладким лицом, без старящей его бороды. Забыла Адас, где она находится, и что привело ее сюда, и перед нею был только Рами, единственный. Так ли, единственный ли? Ведь и мертвый Ники говорит к ней из траурной этой тишины, но не молится за упокой своего отца. Голос его доходит до нее мелодией, ясный и чистый: «Если это не любовь, что же я сейчас чувствую?» Ники несет поэзию и романтику между печальными этими лицами, декламирует ей стихи Франческо Петрарки. Она косит глазом в сторону Рами, и Ники вмешивается в ее любовь к Рами, говорит ей стихами, что она влюблена в Рами. Адас убегает к мертвому Ники, как к источнику чистых вод, утонуть в них, но не видеть Рами. Она закрывает глаза, но Ники голосом останавливает смерть, и жизнь снова возвращается и течет сквозь ее душу. Адас бросает взгляд на Рами и пугается силы своих к нему чувств. Она нащупывает в кармане письмо, уже достаточно измятое, и продолжает его мять. Если всего этого недостаточно, так является и Юваль, отсвечивая сиреневым полотенцем, заслоняя длинным своим телом Рами от Адас. Что ей делать здесь, между Рами, и Ювалем, и голосом Ники в душе, и Хаимке, лежащим в столярной? И ко всему этому – украденное у Соломона письмо Мойшеле, которое жжет ей карман. Столько мужчин, живых и мертвых, в одну ночь! Она чувствует, как сжимается горло, подкатывает клубок – перед тем, как потекут слезы.

Рами решил проблему Адас: повернул голову к родителям и увидел ее, и теперь не отводит от нее глаз, и на лице его изумление. Он не перестает на нее смотреть, и лицо ее краснеет, он тоже начинает пламенеть. Она закрывает глаза, проводит пальцами по векам, и тут же открывает, лицо ее то бледнеет, то краснеет. Она уже не в силах выдержать его пронзительный взгляд и поворачивает голову к дяде Соломону. Голда рядом с ним, там, где всегда было место Амалии! Никогда Амалия не стояла слева от него. Левое ее колено было согнуто с рождения, это было увечье, которое она старательно скрывала рукой и сжатым кулаком. Теперь же Голда заняла ее место, и голова ее наклонена к плечу Соломона, как бы желая опереться на него. Какая тяжелая эта ночь! Голда «голдится» с дядей Соломоном, крадет его у Адас, как и