плаванье по Суэцкому каналу, так – по Кинерету, или даже по рыбному пруду в кибуце. Когда я сел в джип, загрузив в него лодку, Дубик уже знал, что я был инициатором этого сумасшедшего плаванья по каналу и, понятно, спросил строгим голосом: «Что ты себе думал, совершая эту глупость?»

«И вправду, что ты себе думал, совершая эту глупость?»

«Думал о тебе».

«Ладно, кончили рассказы тысячи и одной ночи».

«Что же мы еще сделаем этой ночью?»

«То, что хотели сделать».

Адас глядела на склоненную голову Юваля, и красный свет горел на его светлом чубе. Солдатская короткая стрижка и обнаженный затылок просили ласковой руки. Адас крепко его обняла, словно собираясь поднять этого долговязого юношу в воздух. Улыбка порхала на ее губах. Затем она решительным движением повернула к себе его лицо, подмигнула в сторону надутых камер и сказала:

«Давай».

«Здесь?»

«Да».

«Нет».

«Почему нет?»

«Не так я хотел».

«А как?»

«Не под грязным же навесом».

«Где же?»

«На пруду, в лодке».

«Оставь уже лодку».

«А гостиница пять звездочек тебя не устраивает?» «Оставь гостиницы».

«Желаешь именно под этим грязным навесом?»

«Именно».

«Почему не в гостинице с чистой постелью?»

«В гостиницу идут с проституткой».

Глаза Адас вспыхнули странным огнем. Опять возникло в ее ушах это слово, произнесенное Лиорой в ту ужасную ночь, и она облизала сухие губы языком. Улыбка все еще не сходила с них. Проститутка! Толкает ее это слово. Кошачьим движением она соскальзывает в лодку, ложится на камуфляжную сеть, отодвигается до бортика и указывает Ювалю лечь рядом. Он ее не слушается, и не ложится, а склоняет над нею напряженное и вовсе не счастливое лицо, и Адас приказывает:

«Погаси свет!»

Она поднимается на локти и следит, как пошатываясь идет Юваль к лампе с абажуром. Есть в Ювале что-то, что есть в Рами, в Ники и в Рахамиме: мужская сила молодого Рами, наивность Ники и жизнерадостность Рахамима, когда он был еще здоров.

Но нет в Ювале ничего от Мойшеле, и потому нет никаких преград между нею и Ювалем. Адас чувствует, что потерянное время возвращается к ней, и этот час под навесом ее волнует. Быть может, это не любовь, но глубокое удивление тягой к Ювалю. Красная лампа уже погасла. Полутьма скрывает гримасу на ее лице. В душе – открытая тяга к молодому телу Юваля. Адас чувствует себя словно перед любовным путешествием в темном туннеле, который надо пройти, чтобы выбраться к свету. Сильное напряжение ощущается в этом беге через туннель, чтобы добраться до молодости, чистоты и наивности Юваля. Она торопливо расстегивает халатик и сбрасывает его на край лодки. Обнаженное ее тело овевается запахом плесени этого заброшенного строения. Но – и она в этом уверена – свежесть Юваля встанет между нею и этим запахом. Горячие его руки оторвут ее от этой реальности, полной железного хлама. Сильное его тело задушит это преследующее ее слово «проститутка». Его жизнерадостность силой вытеснит насильника из ее сердца. Его молодость сотрет из ее души смерть Ники. И главное, мужская сила Юваля заставит ее забыть бессилие Рами, а мягкость одолеет жесткость Мойшеле. Всю тяжесть своей души она возложит на Юваля. И он понесет эту тяжесть, как нес ее саму на сильных своих плечах. Только бы пройти этот тоннель! Снять скорлупу с души, избавиться от жесткого ее ядра, ужесточающего ее тело. Даже если эта тяга к Ювалю лишь самообман, даже если она желает его, чтобы преодолеть угнетенность своей холодной души, ей нужно во что бы то не стало пройти тоннель, который ощущается, как грань между сном и реальностью. Сон – это Мойшеле, и это дурной сон, реальность – это Юваль, и она добра.

Юваль вернулся к ней, и в руках его все то же сиреневое полотенце.

«Отодвинься».

Голос его сух, но руки, стелющее полотенце под ее спину, мягки. Теперь она не чувствует шершавость камуфляжной сети. В ноздри ударяет запах хлора, идущий от пруда. Сиреневое полотенце несет в себе свежесть воды. Адас выбирается из тоннеля и протирает глаза. Море открыто, ветер силен, и она плывет на сиреневом полотенце, на лодке, несущей ее имя. Открывает Адас объятия и принимает его тело в свою душу – загорелого юношу, пахнущего свежестью, горячностью солнца, прохладой ветра и ласковостью моря. Со смущенной улыбкой нетерпения она снимает с него рубаху, он чувствует ее руки на своем теле, немного отстраняется и говорит:

«Ты действительно хочешь?»

«Очень».

Она хватает его за бедра, чувствует все его длинное тело, и напряжение, идущее от него, захватывает ее целиком. Юваль весь, как сгусток пламени между ее рук. Она со всех сил старается сохранить какую-то ясность, но этот огонь охватывает и ее голову. Его мускулистое тело прижато к ней, и шея его, и плечи притиснуты к ее лицу. Она как бы окутывается им и кажется себе уменьшившейся в его объятиях. Она больше не в силах сдержать чувств, буйствующих в ней, и шепчет ему:

«Хорошо».

Душа ее освободилась от воображения и сна, и с наслаждением нырнула в прекрасную путаницу тел, охваченных любовью. Красота расцветает в полутемном безобразном уголке. Лицо Адас лучится, тело его светится. Все его гибкие мышцы прыгают на ее теле, и она уносится с ним в сладкое бессилие в едином ритме, она парит на страстном желании любви, которое упрятано глубоко в ее душе, взлетает на теле Юваля в неописуемые высоты. Только бы не завершился этот полет, и она докажет еще и еще раз свой талант в страсти, ощутит еще и еще это незабвенное чувство парения. Но вот ее летчик уже шепчет ей:

«Летели немного быстрее, чем надо».

Ощущение это касается их одновременно, и Адас поглаживает его тело, распростертое на ней, в приятной усталости как бы пеленая его объятиями заботливой матери. Тело ее все еще где-то далеко, вместе с его усталым телом. Надо напрячь ноги, и поискать клочок твердой почвы на этой надутой резине. Она все еще прижимается к нему, хотя они отделились друг от друга, и он лежит рядом, тихо, почти не дыша. Может быть, погрузился в печаль? Как Мойшеле! Тот становился тоже после этого печальным и тихо лежал рядом. Адас боится нарушить молчание Юваля. Глаза ее рыщут в полутьме в поисках сигареты. Рами обычно зажигал сигарету, чтобы возбудить в теле, уставшем от любви, новое желание. В пальцах Юваля нет сигареты, рука его беспомощно распростерта на сети. От края навеса неоновый свет протягивает слабую полосу по потолку – свет белый и охлаждающий, который, казалось бы, стерся из памяти Адас, но вот, вернулся, напоминая о своем существовании. Юваль глубоко погружен в ложе из надутых камер, Адас опирается на локти, смотрит на светлячков, мерцающих на старом катке и думает, как бы достать такого светлячка, дать эту искорку в руки Юваля.

Адас кладет голову на его лицо, покрывает его тело длинными своими волосами. На висках Юваля трепещет жилка, и губы Адас касаются ее, и ее сердце пульсирует в губах. Он позволяет ей делать с собой все, что ей хочется, и не шевелится под ее руками. Мягкостью, исходящей от нее, словно бы напоены – ночь, навес, Юваль. Приятно ему прикосновение ее нежной, ароматной кожи. Приятно ему молчание после бури чувств. Это погружает его в сладостную дремоту, и он прикрывает глаза в объятиях Адас, чтобы в них же проснуться. Но молчание это пугает Адас:

«Скажи что-нибудь».

«Как было?» «Чемпион».