корабельным обществом, как йеменец Нисим спрашивает, какое имя мы дадим нашей лодке. Имя для мореходов, как талисман, а израильским мореходам по Суэцкому каналу, несомненно, необходим талисман. Каждый предлагает имя, которое, по его мнению, приносит счастье и удачу, у меня же единственное предложение: «Адас». Что вдруг «Адас» и почему именно «Адас», и почему твоя красотка принесет и нам счастье? Началась перебранка, которую трудно даже описать. Только Морис Бутбуль почему-то молчит, но, в конце концов, говорит, что имя «Адас» ему нравится, Он знаком с одной Адас из Яффо, ослепительной блондинкой, перед которой просто невозможно устоять. И Морис Бутбуль провозглашает: «Значит, решили – «Адас». И имя это начертали на камере белой краской, предназначенной для окраски бункера.

Ночь светла, и не очень подходит для плавания израильтян по Суэцкому каналу. Сияла луна, и мерцали звезды, и дул сильный ветер. Мы нашли удобное место для спуска нашей лодки на воду, прикрываемое камышом. Только вошли в заросли, как откуда вырвалась птица и криком своим потревожила ночную тишь. На египетском берегу ветер шелестел в кронах и качал стволы деревьев. Луна бросала свет на темную зелень, и ветер гнал зеленые волны прямо нам в глаза. Кроме шума ветра, ничего не было слышно. На египетском берегу время от времени вспыхивали какие-то блики, взлетали искры, гасли и снова вспыхивали. И Амии сказал: «Ребята, египтяне готовят нам торжественный прием». Слова его ужасно подействовали на всех, до того, что решили вообще отказаться от затеи. Даже пламенная речь Мориса Бутбуля не помогла. Остались мы с ним вдвоем: я зациклился на моем изобретении, а он – на своей корабельной компании. Оба мы силились доказать всем, что египтяне спят, не слышат и не видят, что они слепы и глухи. Помахали мы им беретами, но никакой реакции не последовало, подняли береты еще выше – то же самое. В общем, мы никому не доказали, что дадут нам плыть по каналу, но так как египтяне молчали, решили мы, что нам повезет. Морис Бутбуль взял командование над собой, и мной, и прошептал: «Да сохранит нас Бог, поплыли!»

Течение в Суэцком канале быстрое, и только мы сели в лодку, как нас понесло. Начали мы неплохо, луна обозначала путь световой линией на воде, и мы плыли вдоль нашего берега.

Нам было не трудно управлять лодкой. Прекрасное плаванье в ночной свежести. Морис Бутбуль напевал под нос какой-то арабский мотив, пританцовывал веслами, двигал руками, как арабская танцовщица, исполняющая танец живота в Каире. Я тоже напевал что-то свое. Два сумасшедших на канале в лодке со странным названием «Адас». Плыли в неописуемой радости, словно в широком море и на сильном ветру, стараясь не выходить за пределы акватории нашего укрепрайона, ибо в соседнем нас могут принять за террористов, пытающихся просочиться через наш фронт. Лодка качалась на волнах, и мы лежали в ней, как в колыбели. Стаи рыб окружали лодку, и одна волна, взметнувшись, зашвырнула на лодку рыбину, но Морис вернул ее в воду: «Ночью рыб не убивают».

Руины Кантары отражались в водах канала, но сам берег поглотила тьма. Луна плыла вместе с нами по каналу, и вот мы уже плывем по луне, с массой вод, звезд, неба, а египетский берег словно укутал себя в густой туман и стер себя из пейзажа на канале. Окунул я руку в воду и почувствовал между пальцами быстрое течение, как поток тепла. И тут всплыло передо мной на воде лицо девушки, которую я люблю, и я сказал Морису Бутбулю, что в ближайшее время приглашу девушку в плаванье по каналу. Он ответил: «Значит, Адас твоя девушка?» И вдруг одним сильным ударом была разбита наша безмятежность, Мы наткнулись на металлический буй, оставшийся от войны. Одно весло потерялось, второе сломалось, и нас понесло по водам, как говорится, без руля и без ветрил. Волны крутили лодку, и мы с Морисом. Канал делал поворот, и нас потянуло к египетскому берегу. Мы пытались грести руками вместо весел, но сильное течение несло нас к западному берегу. Огни возникали и гасли, и снова возникали и не гасли. Мы – по пути к ним, и они освещают нам путь фонариками, и Морис Бутбуль кричит среди волн: «Они уже готовят нам торжественный прием!» Камеры неслись к египтянам, и берег их все более возвышался перед нашими глазами. Луна остановилась над нами и без всякого милосердия сдавала нас в руки египтян. Огни множились, взлетели цветные ракеты, прожектора направили на нас ослепительный свет. Искры взлетали между кронами деревьев, и весь египетский берег под дождем огней фейерверка и трассирующих пуль. Ветер усилился, волны накрыли лодку, и я упал в воду, и Морис Бутбуль вцепился в камуфляжную сеть. Кувыркался я в воде, подобно канистре бедуина. Мориса утянул канал в другое место, и остался один среди вод многих, тянущихся до самого горизонта, и фонари мерцают, и пули свистят, и птицы насвистывают. Ну, просто смех. Вышли мы в плаванье по безмятежным водам канала, и вот во что впутались. И еще счастье, что я был в сандалиях, от которых легко избавился. Только военная форма отяжеляла. Ветер еще более усилился, и я взлетал с каждой волной и скользил по ней на следующую волну. Прожектора египтян обнаружили Мориса Бутбуля, который хоронился под камуфляжной танковой сеткой, вцепившись в надутые камеры. Ветер вертел лодку, и Морис отчаянно держался за камеры. Вдруг что-то длинное и черное пролетело над водами, как ракета, посланная в нас. Признаюсь, хотя я враг признаний, что в моем сознании мелькнула подлая мысль: «Пусть ракета упадет лишь на Мориса Бутбуля». Но не ракета зацепила Мориса Бутбуля, а он зацепил – вырванный ствол дерева и немедленно превратил его в весло. Сидя на камерах, он выкрикивал мое имя, а я выкрикивал его имя, взлетая и падая среди волн, и так мы нашли друг друга. Морис направил лодку в мою сторону, прожектора светили, египтяне стреляли, и Морис вошел глубоко в сектор усиленной стрельбы, чтобы вытащить меня из воды. Когда я уже уселся на камеры, он тут же поинтересовался: «Ну, как плаванье?» Наглотался я сверх меры египетских вод, и сейчас откашливался и отхаркивался, опустошая желудок и легкие. Воды канала вышли у меня через нос и все остальные отверстия тела, и я выплевывал их во все стороны и на самого Мориса, который кричал, обороняясь: «Не писай на меня ртом!»

Мы стали ругаться. Я кричал ему, чтобы он прекратил сквернословить. А он кричал, что я писаю несколько раз в день, но не произношу это слово, и это говорит во мне лицемерие, отличающее всех ашкеназов. Я кричал, что он расист, а он кричал, что я идиот, и что даже это слово – выдумка ашкеназов, как и это дурацкое изобретение – надуть дерьмовые камеры и сделать из них лодку, а мы все еще плывем под перекрестным огнем египтян, и лодка качается на волнах, как пустая скорлупка. Бурный спор на бурных волнах несут воды канала, и лодкой управляет Морис Бубтубль при помощи обломка дерева. Резкий ветер и все происшедшее, бросили меня в сильную дрожь, зуб на зуб не попадает. Морис Бутбуль накрыл меня своей рубахой, прекратил спор и только сказал: «В следующий раз придешь ко мне с таким изобретением, поломаю тебе все кости».

Недалеко от Кантары мы нашли удобное место. Вытащил я лодку на сушу. Сидели мы на песке, потеряв ориентацию, не зная, где север, где юг, где запад и где восток. Мы были совершенно сбиты с толку, и не могли отличить Кантару от моста Фирдан и самого канала. Кантара была задымлена до последнего камня, и одичавшее пространство окружало руины, и в траве кричали водяные птицы. Мост Фирдан, казалось, висел ни на чем, как воздушная дорожка. Канал давно на функционировал, корабли не плыли по нему, даже надутые камеры натыкались на препятствия. С египетского берега еще стреляли, и Морис Бутбуль печально сказал: «Можно быть уверенным, что у доктора Боба будут два свежих трупа».

Мы замерзли, сняли мокрую одежду и остались в трусах, влажных, но хотя бы легких. Мы прыгали с ноги на ногу, хлопали себя руками, чтобы согреться. Я бил себя в грудь, а Морис бил ногами по имени на борту нашей лодки. Я открыл клапаны камер, и воздух вырвался из них со свистом, и мы сидели на песке, и видели перед собой сжимающуюся на глазах лодку. Имя «Адас» пошло глубокими складками, и воображение поигрывало белыми буквами, которые постепенно чернели на превращающейся в тряпку резине, и я думал с печалью: состарилась моя девушка, а ее еще не любил. Сошло на Мориса пророчество, и он сказал: «Идет патруль вдоль насыпи и вдруг видит издалека двух в трусах, тут же открывает по ним огонь, и они умирают как террористы. Какая разница, умирают ли от пули евреев или арабов. Главное в смерти то, что уже не живы. И не важно, сидят ли на берегах Яффо, на берегу Кантары, на берегу Красного или Средиземного морей. Главное, что находятся глубоко в земле». Так мы стали себя отпевать. Морис Бутбуль оплакивал свою пушку, которую забросил, и снаряды, которые не проверил. Я плакал по девушке, которую люблю, но ни разу даже не поцеловал. Потом мы на миг забыли о верной нашей смерти, и Морис успокоил меня тем, что познакомит меня с красавицей-блондинкой из Яффо по имени Адас. И так мы сидели на берегу, напротив Кантары, пока не возник Дубик с группой автоматчиков и доктором Бобом. Услышав шум мотора, я вскочил на ноги, но Морис потянул меня на песок, и мы распластались на нем, как клопы. Услышали пароль, ответили, тут же вынырнули из темноты ребята, и доктор Боб сказал на своем шотландском иврите: «Я знал, что где-то вы живы как-то».

Я взял с собой сложенную лодку. И еще в ту ночь, я решил снова ее надуть, и если не совершить