— А не хочешь зайти поглубже?
— Зайдем поглубже.
Они вошли за ограду, где были разрушенные павильоны, теперь Берта вела Эн-2, и они прошли по аллеям, с которых развалины видны были лишь издали.
— Я тебя и здесь искала.
— Здесь, в Парке?
Из развалин, среди высоких деревьев, поднимался дым.
— Ты видишь дым там, в глубине? — спросила Берта.
— Вижу.
— Я здесь уже была сегодня.
— Наверно, это бездомные готовят себе что-нибудь поесть.
— Пойдем, — сказала Берта. — Уведи меня.
— Хочешь, я опять посажу тебя на раму?
— Посади.
Он посадил ее на раму.
— Поедем быстрее, — сказала Берта. — Надо и нам приготовить что-нибудь поесть.
Она опять была такой же, как на площади перед мертвецами, лицо ее сияло от какого-то внутреннего воодушевления, и ему казалось, что у него прибавляется сил и он может быстрее крутить педали оттого, что нужно везти Берту.
— Нам не придется больше ждать?
— Не придется.
— Значит, ты моя жена?
— Жена, если ты согласен взять меня в жены. Ведь ты согласен?
— О, ты всегда была моей женой.
— Я стала твоей женой только с сегодняшнего утра.
— Ты всегда, всегда была моей женой.
— Только с сегодняшнего дня. С этой минуты.
LXIX
Они шли вдоль Симплонского проспекта и не разговаривали больше. Вдруг Берта указала рукой куда- то.
— Кажется, что там видны горы.
— Кажется? Если их видно, значит это горы.
— Разве горы видны из Милана?
— А ты их не видишь? Видны, конечно.
— Никогда не знала, что отсюда можно их увидеть.
— А ты знала, что ты моя жена? Не знала. А ты моя жена.
— Я и не была твоей женой, пока об этом не знала.
— Нет, была.
Они поравнялись с его домом, он взял велосипед на плечо, они поднялись, вошли в комнату.
— Ты всегда была моей женой, — сказал Эн-2. И поцеловал ее. За окнами, высоко над домами, в глазах неба все еще видны были белые и голубые вершины гор, парившие над землей, — далекие горные снега.
— Разве ты не была моей женой всегда? Была!
Он снял с крючка женское платье, которое висело за дверью.
— Видишь, твое платье? Значит, ты всегда была здесь.
— А горы? — спросила Берта. — Ты всегда их видел?
— Всегда.
— А мертвые?
— И они были всегда.
— А синие глаза?
— Синие глаза?
— У кого, ты всегда говорил мне, были синие глаза? У твоего отца? Когда ты был маленький?
— Это была ты.
— Глаза твоего отца — это была я?
— И ты была моим детством.
— И твоим детством тоже?
— Ты была всем. И была и есть. Всем, что было моим.
— Всем?
— Да, всем, что было и есть.
— И твоей женой?
— Моей женой. Моей бабушкой и моей женой. Моей матерью и моей женой. Моей дочерью и моей женой. Горами и моей женой.
— А тот человек? — спросила Берта. — Кем я была тому человеку?
— Почему ты должна быть кем-то тому человеку?
— Но кем-то я ему приходилась. Не то почему же я была с ним? Кем-то я ему была.
— Зачем тебе об этом думать? — сказал Эн-2.
— Тогда давай приготовим чего-нибудь поесть.
LXX
— Верно, — сказал Эн-2. — Приготовим чего-нибудь поесть.
Он открыл одну из дверей.
— Здесь у меня кухня.
И он показал ей в шкафу все, из чего можно было приготовить пищу.
— Мы не купили хлеба, — сказал Эн-2. — Я сейчас сбегаю за хлебом.
Он снова поднял на плечо велосипед и вышел, а Берта осталась за окнами одна — думать о себе и о том, другом мужчине, почему она была с ним и кем она ему была.
Кем же она была ему, кем? Она видела голубой снег в горах, видела зиму — этот снег, и снег на крышах под окнами, и голый Милан, и нагие поля вокруг Милана, и золотое, как октябрьский лист, солнце; еще она видела все, что называл ей Эн-2, когда говорил, чем она была для него и раньше и сейчас, и спрашивала себя, кем она была для того, другого мужчины. Кем? Она видела платье, что висело за дверью, этому платью было десять лет, и оно тоже было ею, а она эти десять лет оставалась с другим. Почему она десять лет была с другим? Кем она была ему?
Эн-2 вернулся, он принес хлеб и еще цветы и положил букет перед нею на стол.
— Ты всегда была…
— И цветами тоже?
— И цветами. Я покупал их — и это была ты. Я нес их — и это была ты.
Он поднял Берту, обхватив ее ноги.
— Ты, — сказал он. — Ты, ты.
Он нес ее к кровати и целовал.
— Нет, — сказала Берта.
— Нет? — не понял Эн-2. — Что нет?
Берта обняла его голову, целуя в шею, в щеки, в губы, но при этом твердя свое «нет».