Пятница, 3 августа (двадцатые физиологические сутки) Сегодня сильный ледопад. Наверное, сейчас солнечный день, поэтому наблюдается значительное таяние… Пишу статью о гидрогеологических явлениях Маргуарейса, работа долгая и нелегкая, но я доволен собой…
Упал, сильно ушиб руку. На левой — фурункул, который я только что вскрыл. У меня никогда не бывало таких прыщей; должно быть, причина в питании.
Вне времени
Пол палатки насквозь промок; на нем лужицы глубиной несколько сантиметров и длиной от двадцати до тридцати сантиметров. Меня снова привел в ужас огромный обвал. Он продолжался секунд десять, может быть чуть меньше, но я успел различить звуки падения отдельных льдин, разбившихся на морене друг о друга.
Утром я 'опоражнивался' нервничая, пульс учащенный. Это один из тех моментов, когда понимаешь всю свою никчемность. Родиться, жить, умереть… и это все! Нет: родиться, создать что-нибудь и умереть — вот предопределение человека… Гляжусь в зеркальце: щеки одутловатые, глаза впалые, влажные. Вяло продолжаю бороться с накапливающейся водой.
Спал плохо; болит грудь, и по-прежнему острые боли в нижней части спины. Похоже, становлюсь все более зябким. Звоню наверх; мне отвечает заспанный голос. По-моему, они еще дрыхнут.
Не знаю, какое сегодня на самом деле число. Любопытно констатировать, что это меня не слишком волнует. Встаю, ем, ложусь, получается замкнутый цикл, и время не играет никакой роли. Дни кажутся мне короткими.
Вот уже несколько дней, как у меня хорошее настроение: обвалы практически прекратились. Уже меньше мерзну и хорошо приспособился к своему положению. Так как давно ничего не готовил, то в приливе энергии решил поджарить яичницу с луком — она мне по вкусу — и с помидорами, а то они уже начинают покрываться плесенью.
Понял, что передвижение воздушных пузырьков в толще льда к ее скалистому подножию — результат таяния. Решен серьезный вопрос, особенно важный для теории… Сидя, чувствую острую, парализующую боль в нижней части спины… Свет слишком слаб и быстро меня утомляет; это, без сомнения, один из факторов, сокращающих время бодрствования… Ощущаю гораздо меньшую потребность в музыке, чем в течение первых двух недель. Сегодня вечером, прежде чем лечь, затыкаю все отдушины, чтобы измерить завтра утром содержание окиси углерода в воздухе. Это опасно, но стоит труда.
Единственный товарищ в одиночестве — паук
Утром подскочил от удара в потолок палатки куска льда или камня. Начинаю все больше и больше нервничать, но скорее умру, чем попрошу прийти мне на выручку. Хочу во что бы то ни стало добиться успеха.
Труднее всего, по-моему, под землей приспособиться к постоянной температуре при постоянной влажности. Никаких колебаний, это ужасно!.. Чувствую себя очень хорошо, и только что происшедший новый обвал не повлиял на мою психику отрицательно. Интересно, что на этот раз обрушились не глыбы со свода или из сорокаметрового колодца, а часть самой морены… Я в отличной форме и могу утверждать, что сегодня не буду зябнуть целый день. Давно я так хорошо себя не чувствовал… Если исходить из количества физиологических суток, то я уже второй месяц под землей…
У меня есть теперь товарищ — паук. Живется ему неплохо. Сидя на ломтике размоченного хлеба, он почти не двигается. Вчера угостил его кусочком сыра. Зачерпнув ложечкой воды, даю ему пить.
Прочел 'Нелепость в созидании' Камю. Не согласен с ним. Именно созидательная деятельность характерна для человека и отличает его от животных — она придает смысл нашему существованию.
Наблюдаю за пауком. Он ест. Это здесь единственное живое существо, которое я могу увидеть; можно привязаться и к пауку, когда находишься в полном одиночестве, как я…
Обнаруживаю у себя явные признаки утомления. Все больше и больше устаю. Походы за продуктами на морену превращаются для меня в тягчайшую повинность. Всё больше тяготит одиночество, и темнота начинает действовать на нервы. Даже писать хочется красными чернилами — черноты крутом более чем достаточно. Хуже, чем раньше переношу холод и сырость. На морене с недавних пор стал терять равновесие; когда карабкаюсь по скалам, кружится голова. Трудность продолжительного пребывания под землей связана с тем, что нет никаких перерывов, чтобы восстановить силы, отдохнуть, насладиться солнцем. Последние два дня приуныл.
Сижу на морене, в кромешной темноте, и думаю. Надо держаться до конца. На две недели больше или меньше — это не так уж важно. Вспоминаю ободряющие слова товарищей сверху: 'Все в порядке!' Про себя же думаю: 'Может, оно и так, но надо еще отсюда выбраться!'
День прошел: забираюсь в оба спальных мешка. У меня такое ощущение, что мои дни и ночи стали короче.
За эти последние дни я перенес кризис, впал в уныние. С меня хватит, время тянется слишком медленно. После того как долго не слышал сильного грохота, обвалы возобновились. Возрастающий разрыв между количеством моих физиологических суток (пятьдесят) и количеством фактических суток (по двадцать четыре часа) сбивает меня с толку, и я не знаю, ближе ли я к 15 или к 30 августа. Какую зацепку найти, чтобы сориентироваться во времени?
В начале эксперимента я почти не читал в постели, так как сильно мерз. Положение улучшилось с тех пор, как я использую не только оба спальных мешка, но и два парусиновых — от мяса. Какое мое самое заветное желание? Жить, жить, жить… Между тем у меня все болит, на губе — фурункул, левая нога ноет от ревматизма, дает себя знать язва желудка. Сегодня у меня окоченели даже уши.
Писал о пространстве и времени и, думается, высказал интересные мысли. Какая радость услышать человеческий голос по телефону. Разговаривали так долго, что у меня подгорели макароны. Впечатление такое, будто я провел под землей не очень много времени.
Этим вечером ощущаю сильную усталость, трудно дышать.
Последний день
Некоторое время остаюсь в постели. Сейчас неважно, что я делаю; важно, что я думаю о своем положении. После того как выйду отсюда, надо будет поскорее прочитать 'Путешествие к центру Земли' [13] и рассказ Гагарина о его полете. Пою. По рассеянности принял
