Вот я с товарищами по группе, которые помогут мне добраться до подземного ледника, подошел к входу в пропасть. Хотя до спуска оставались считанные минуты, но мне все еще в это не верилось. Голоса друзей казались мне нереальными, доносящимися из иного мира. Я не мог представить себе, что проникну в этот колодец, и действовал автоматически. С помощью двух товарищей натянул комбинезон, потом сапоги. Вскоре я был готов. Нервы напряжены до предела, мои действия не согласуются с мыслями. Я рассеян и в то же время перевозбужден. Не без волнения надеваю каску и отдаю свои часы сержанту Канове. Для успешного выполнения эксперимента я не должен иметь при себе никаких приборов, показывающих время. Наступает момент прощания. Да простится мне, что едва не поддался приступу панического страха. И тем не менее даю последние интервью, последний раз обнимаю товарищей, последний раз пожимаю им руки и наконец ступаю на металлическую висячую лестницу, по которой доберусь до моей новой микровселенной.

16 июля, 14 часов

Страхуемый товарищем, спускаюсь вдоль отвесной стены, бросив последний взгляд на встревоженные лица провожавших меня друзей. Через несколько десятков метров натыкаюсь на слежавшийся снег, заполняющий все дно первого колодца. Этого фирна в прошлом году не было, и я начинаю понимать, с какими невероятными трудностями встретились спелеологи, чтобы спустить вниз тонну снаряжения, необходимого для моего пребывания под землей. Достигаю 'кошачьего лаза', так окрестили спелеологи подобные места за узость прохода, — который окончательно отрежет меня от дневного света. Это нечто вроде вертикальной горловины длиной несколько метров, выходящей в огромный тридцатиметровый колодец с обледенелыми стенами. За ним следует ряд подземных галерей, пройти которые легче, а затем — большой сорокаметровый колодец.

На этот раз я твердо решил, что поднимусь наверх не ранее, чем через два месяца. Отступать слишком поздно,

и, по мере спуска, мне удается отогнать страх и даже сделать интересные геологические наблюдения. Кончики пальцев у меня окоченели, так как во многих местах лестница примерзла к стене, покрытой слоем льда толщиной несколько дециметров. Наконец, добравшись до морены, которая нависает над ледником, где мне предстоит жить, я увидел палатку, сконструированную специально для этого эксперимента моим другом Жильбером Мерленом. Вся красная, она производила странное впечатление.

Как могла родиться эта идея? Содрогаюсь при мысли, что мне придется провести два месяца в этом ненадежном убежище — два с половиной метра в ширину и четыре с половиной в длину, в двух шагах от ледяной стены, на которой отчетливо проступают горизонтальные слои. Замечаю вехи на леднике, иду по ним и различаю следы группы, прокладывавшей неделю назад эту трассу в пропасти [11]. Они потрудились на совесть! Моя любовь к геологии берет верх, и я с энтузиазмом говорю себе, что работы у меня будет хоть отбавляй. Эта мысль приходит как нельзя кстати, иначе я бы думал о том, что еще не поздно подняться наверх.

18 часов

Вскоре ко мне присоединилась вся группа, добравшаяся по морене ледника. Время летит быстро. Несмотря на холод, все усердно помогают мне устраиваться в подземном лагере, так как спущенные вниз мешки со снаряжением находятся еще на скалистой площадке, довольно далеко от моей палатки. Пока одни таскают мешки на горизонтальный настил, другие принимаются за сборку походной койки, кресла, складного стола, за установку аккумуляторов, бутанового обогревателя и трех телефонов, которые будут связывать меня с поверхностью.

Я не участвую в этих работах, так как сейчас отберу пробы льда и помещу их в тщательно закупоренные пластмассовые бидоны, которые мои товарищи отправят прямо в Париж гляциологам Клоду Лориусу и Марселю Кану, уже уехавшим туда.

Мне холодно. Готовлю горячий напиток и угощаю им товарищей. Пьют с удовольствием: ледяная сырость уже начала сковывать движения.

Время идет слишком быстро, и друзьям, сопровождавшим меня, пора возвращаться. Волнуясь, пожимаем друг другу руки. Вот уже все поднялись наверх, и лишь один еще со мной. Обмениваемся последними взглядами, и он также исчезает во мраке. Наблюдаю за огоньком его фонаря, который скользит вверх по стене, и до меня доносится голос страхующего его спелеолога: 'Осталось три метра… Осталось два… Ну-ка, нажми! Вот и добрался!'

Разделенные теперь расстоянием в сорок метров, мы прощаемся в последний раз. Сердце мое сжимается, когда слышу позвякивание лестницы, которую по моему желанию вытягивают наверх. Теперь я не могу вернуться без помощи группы, оставшейся на поверхности…

Меня охватывает страх.

22 часа

Я долго остаюсь на дне колодца, вглядываясь в светящуюся наверху точку — последний признак присутствия людей.

Некоторое время доносится шум, затем прекращается. Я один, совсем один. Еще не могу привыкнуть к своему положению, но ведь я сам к этому стремился, добивался этого! Мрак ужасен. Слабый свет моего фонаря не может пронизать это безжизненное, мертвое пространство, где полностью господствует камень. Чувствую себя совсем ничтожным. Мое положение трагично, но я еще не хочу в этом признаться. Продолжаю стоять, устремив взор в темноту. Безмолвие наваливается на меня невыносимым грузом. Но холод прерывает мои одинокие раздумья на дне сорокаметрового колодца. Карабкаюсь по глыбам морены и возвращаюсь к своей палатке. Хаос неописуемый, который даже превосходит то, что было в последние месяцы в моей комнате в США.

Первая моя забота — отыскать спальный мешок и вынуть из нейлоновых чехлов одежду, а затем найти для нее в палатке место, недоступное для сырости. Затем делаю несколько рейсов к площадке, где сложены мои вещи.

Усталость быстро одолела меня. Решаю лечь спать. Снимаю мокрый, холодный комбинезон и бросаю его посреди палатки. Постепенно раздеваюсь и залезаю в спальный мешок, где относительно тепло. Едва улегшись, измученный, засыпаю, не успев осознать столь разительную перемену в моей жизни.

17 июля, утро

Первая ночь под землей прошла хорошо: без тревог и сновидений. И все же проснулся разбитый, не имея ни малейшего представления о том, который час. Но сегодня я еще имею право спрашивать об этом: период акклиматизации будет продолжаться до вечера, причем мне будут ежечасно сообщать точное время. На 22 часа я назначил нулевой час, то есть момент, начиная с которого у меня не будет никаких ориентиров времени.

Сквозь мат, покрывающий настил, просачивается ледяная вода, пропитавшая мою обувь, и я дрожу от холода. Накануне благоразумно положил одежду возле койки. Встав, без промедления натягиваю брюки, грубошерстную рубашку и пуловер из верблюжьей шерсти. От ледяного и влажного воздуха захватывает дух, и я первым делом разогреваю воду, в которой развожу немного сахара и какао. Мало-помалу приятное тепло разливается по телу и немного взбадривает меня, но не успеваю я сделать последний глоток, как холод опять дает о себе знать.

Снова принимаюсь за приведение своего имущества порядок и иду на морену, чтобы перенести к палатке необходимые вещи. Мой складной красный стол (я выбрал преимущественно все красное, так как