пасынка.

Она лишь пожала плечами.

– Я так и предполагала, что ты хлопочешь лишь о добром имени Ренье.

Эврар тряхнул ее в злости.

– Дура! Кошка похотливая! Да открой глаза! Он ведь погубит тебя!

Эмма рассердилась. Резко освободилась.

– А может, я этого и хочу! Разве не достаточно я вела жизнь монахини? И разве мой супруг не достоин заиметь пару рогов?

Конечно, Гизельберт вскружил ей голову, пообещал вернуть в мир, к роскоши и славе, поклялся взять под свою защиту. Эх, знала бы она, чего стоят его клятвы! Но Эмма уже не желала слушать Эврара. Ушла, сердито топая по лесенке.

Но Эврар все равно не оставил ее. Все последующие дни он ходил за ней и Гизельбертом как тень, на охоту брал целую толпу, лишь бы они не оставались одни. Видел, как им хорошо вдвоем, как они тянулись друг к другу, словно два стебля. Заметил Эврар и другое. За ним самим неотступно наблюдали люди принца. Это настораживало. Бог весть, что у них на уме. Вон, не уезжают ведь; охотятся, конечно, толково, но что для этих сынков вельмож пешая охота и мясные пиры в глуши Арденнского леса, когда они могли бы и конные облавы в своих землях устраивать. Нет, не охотничьи забавы удерживают их здесь.

Когда погода резко испортилась, все равно не уезжали. Сидели вокруг очага, ели, пили. После душистых рейнских и мозельских вин местная медовуха вызывала у них гримасы. Однако пьянила она их не менее. Гизельберта это волновало. Как бы не сболтнули во хмелю чего лишнего. Но, к счастью, местные напитки скорее валили молодцев с ног, чем развязывали языки. Засыпали, кто где сидел, и Эврар приказывал своим колонам оттащить их в башню. Сваливали их прямо на полу, как поленья.

Сам же Гизельберт почти не пил, занимался исключительно Эммой. Смешил ее, пел, рассказывал забавные истории. Но порой от желания у него пересыхало во рту: какие чарующие глаза газели, какие нежные плечи, какая волнующая грудь!

– Я люблю вас! – неожиданно зашептал он, почти веря в то, что говорит. – Я увезу вас, увезу, как королеву, с целым обозом слуг. Но сейчас у меня нет сил расстаться с вами. Я словно с ума сошел в этом лесу. И пусть Ренье опять проклянет меня – я не отдам вас ему.

У Эммы по спине проходила дрожь. Она слушала эти безумные, шальные речи и едва не умирала от желания склонить голову на плечо Гизельберта, довериться ему, открыть губы его жарким устам. Глядела в блестящие под прядями темных волос колдовские глаза и ощущала себя слабой и счастливой.

Рядом возникал Эврар, разрушая это дивное очарование.

– Госпожа, девочка хочет спать.

Эмма глубоко вздыхала, уходила, не сказав Меченому ни слова. Она почти не разговаривала с ним после его грубости. Укладывая спать Герлок, спрашивала, нравится ли той ее братец.

– Нет! – сердито отвечала малышка.

– Как же так? Ты ведь поначалу улыбалась ему?

– Не нравится! – упрямо твердила Герлок. Била по одеялу ладошкой. – Не нравится, не нравится! Пусть уедет!

Внизу Эврар и Гизельберт украдкой наблюдали друг за другом через дымный очаг. Гизельберт держался расслабленно, старался польстить Эврару, хваля его охотничьих птиц и собак.

– Я бы хотел, чтобы вы уступили мне пару ваших овчарок. За плату, разумеется.

Эврар отказался.

– Зачем же вам столько псов? – удивился Гизельберт.

– Я продаю их епископу Стефану Льежскому.

Гизельберт ничем не обнаружил внезапного волнения. Если Меченый ездил в Льеж, он мог знать, что канцлер Ратбод всюду разыскивает жену своего герцога. Стал осторожно расспрашивать, когда в последний раз Эврар бывал в Льеже. Ответ его успокоил. Оказывается, Меченый и не доезжал до главного города епархии Стефана. Продавал собак для него в небольшом монастыре на реке Урт. Невольно перевел дыхание, рассмеялся.

– Что ж, если вы не продаете собак, то позвольте хоть поохотиться с ястребами.

На охоту с птицами он ушел только с Эммой. Вдвоем. Эврар не сразу заметил это. Завтра день Святого Мартына, надо было отобрать скот для убоя. А когда вышел из сарая, заметил силуэты Эммы и принца с птицами уже у самого леса. Кинулся вдогонку. Тщетно. Едва заметив преследующего их мелита, они поспешили скрыться, попросту убежали.

Эврар одиноко стоял под моросящим дождем. Позвал, отклика не было. Уже тронулся назад, когда заметил приближающихся к нему Гильдуэна и близнецов. Их взгляды не понравились ему. Но тут на тропинке из леса появились возвращающиеся в селение охотники. Несли на плечах привязанную к жерди мертвую косулю. Гильдуэн и близнецы приблизились к ним, разглядывали добычу, смеялись. Эврар какое-то время глядел на них, потом вернулся в усадьбу. Герлок стояла на галерейке, закутанная в плащик из шкур дикой кошки. Вид у нее был невеселый.

– Мама ушла. Теперь она все время с братцем, а я… – она горестно вздохнула.

Эврар глядел на нее и неожиданно заволновался. Ведь до появления Герлок-Адели Гизельберт был единственным наследником Ренье. Вряд ли он обрадовался, узнав, что у отца есть еще ребенок. Хотя и дочь. И непризнанная дочь. Сомнительно, что Гизельберту захочется прилюдно объявить о своей сестре, и вовсе невероятно, что захочется делиться наследством. Значит, все его благородные речи о том, что, памятуя о грустной судьбе приезжей герцогини, он возжелал восстановить справедливость и объявить об Эмме, не имеют под собой реальной подоплеки. Что же тогда нужно этому волчонку?

Эмма и Гизельберт вернулись в усадьбу после полудня. Без дичи. Мокрые и счастливые. Глупо улыбались друг другу. Одного ястреба с ними не было.

Эврар в ярости затащил Эмму за амбар.

– Что, уже спарилась с ним, сучка?

Он едва не ударил ее. Она разозлилась.

– Какое тебе дело, Меченый? Ну, если хочешь знать, не было ничего. Не рогат твой герцог, не рогат! Однако, смею заверить, я-то уж постараюсь украсить его лысое темя парой ветвистых отростков!

От пощечины она едва не отлетела к стене. Задохнулась от возмущения.

– Ты не имеешь права!

Да, он не имел. И Ренье сам выгнал Эмму, но Эврар злился, сам не зная на что. И резко стал выговаривать Эмме за потерю птицы. Самую лучшую ведь утеряли.

– Иди поищи ее у белой скалы, – выпалила Эмма. – Была у меня забота лазить за ней по уступам.

– Пойду, – прошипел, топорща усы, Эврар. – Ночь проведет в лесу, совсем одичает. Мне птица дороже тебя. Видеть тебя не могу!

Он ушел, захватив вабило[22]. Шел быстро, не оглядываясь. Ко всем демонам!.. Он злился на Эмму, на птицу, на себя за то, что не сумел дать понять Эмме, что ей нечего ждать от Гизельберта. Пробирался по сырому притихшему лесу, пока не вышел к скале на склоне горы. Птицу заметил сразу. Сидела, мокрая и нахохлившаяся, на выступе, среди цепляющихся за скалу молоденьких деревьев поросли. Эврар даже умилился, увидев ястреба. Он любил свою живность. Когда-то любил своих лошадей, теперь любил своих псов, своих птиц. А этого, рябенького, сам выучивал, таскал на руке, кормил, не спал ночью, когда птица болела. Нет, он вернет ее непременно.

– Ку-у-ку, ку, – принялся подзывать ястреба Эврар. Замахал вабилом. Тщетно. Эврар понял, что птица наелась и, сытая, не реагирует на зов. Да и конечно – этот ястреб был прекрасным охотником, добычу брал без промаха. Видимо, успел полакомиться, пока эти двое были заняты друг другом.

Грубо выругавшись, Эврар стал спускаться по уступам. На миг замер. Показалось или нет – но где-то он явственно различил голоса. Нет, все тихо. Дождь был мелкий, как туман, в его дымке все казалось серым – лес, небо, скала. Даже желтые листья на подлеске и внизу у скалы выглядели блеклыми, поникшими от влаги. Спускаться было сложно, да и не так ловок был уже Эврар. Кряхтел. А тут еще глупая птица, подпуская его совсем близко, в последний момент отлетала в сторону.

Наконец ему все же удалось поймать начавшую подремывать птицу, и, надев на пищавшего ястреба клобучок, он стал осторожно взбираться наверх. Это было делом нелегким, особенно учитывая, что одна