ведьмами и эльфами диких арденнских пещер, я и предположить не мог, что вы столь красивы, и мне остается только сожалеть, что не я, а Ренье встретил вас первым.
Он ни разу не назвал Ренье отцом, но Эмма, как ни странно, не находила это кощунственным. Память о лотарингском супруге не будила в ней ничего, кроме неприязни и обиды, и в этих чувствах она находила себя солидарной с принцем. Сам же Гизельберт нравился ей – у него было такое живое, постоянно меняющееся лицо, такая небрежная грация в движениях, он был так ребячлив, но одновременно держался с достоинством истинного вельможи. И она тоже пожалела, что именно с Ренье, а не с его сыном свела ее судьба.
«Возможно, тогда все бы было иначе. И я бы не провела столько времени в глуши. И, может, с ним могла бы излечиться от тоски по Ролло».
Да, ей сразу понравился Гизельберт, и она вновь и вновь украдкой наблюдала за ним. У него была такая нежная кожа, небольшой, красиво очерченный рот, волевой, чуть выступающий вперед подбородок, орлиный тонкий нос. Внешне он похож на отца, но в то же время совсем другой. Заметив, что она наблюдает за ним, он повернулся – и Эмму словно захлестнуло его мальчишеским обаянием. Резким движением он отбросил волосы назад. У него был горделивый лоб, прямые густые брови, а глаза… Их осветило солнце, и Эмма увидела, что они не темные, какими показались ей вначале, а, наоборот, светло-голубые, но обведенные точно серым, почти черным ободком. Странные, словно таящие в себе нечто потаенное. Он быстро отвел взгляд, но губы по-прежнему дарили ласковую улыбку.
Маленькая Герлок убежала играть с детьми, и Эмма рассказывала принцу, что несколько дней, начиная с праздника Святого Губерта, в Арденнах идет традиционная охота, когда первая дичь отдается монастырю, что составляет обычно десятую часть всей добычи. Охота – главное занятие всех жителей в эти дни, даже работы на руднике прекращаются, и так происходит до самого Мартынова дня [21], когда наступает день традиционного забоя домашнего скота, а после уже начинается обыденная подготовка к зиме.
– О, тогда, если мне позволит моя очаровательная мачеха, я и мои люди останемся поохотиться, – радовался с мальчишеской непосредственностью Гизельберт и тут же клялся, что, даже если на охоте им повезет, он не посягнет на свою долю добычи и с готовностью преподнесет ее в дар монастырю.
Эврар Меченый со стороны наблюдал за ними, и на душе его становилось скверно. Он слишком хорошо знал Гизельберта, чтобы сразу не заподозрить его в чем-то неладном. Изменник, развратник, человек без чести – таким помнил его Меченый. И он не верил, что принц разыскал Эмму из благородных побуждений. Ему так же не понравилось, что Эмма так оживилась в присутствии принца. Он отметил, что, едва они прибыли в монастырь, она тут же поспешила принарядиться и теперь явно кокетничала с пасынком. Ни дать ни взять, прежняя Птичка, какой он знал ее ранее. А Гизельберт казался таким очарованным ею.
Жена и сын герцога Ренье. Они сразу словно составили пару – и красивую пару. Это отметили и жители селения. Так и глазели на Гизельберта и Эмму, даже добродушно шутили. Ведь их госпожа так долго вела одинокую жизнь, а теперь-то наконец появился молодой красавец, и, сразу видно, благородных кровей, прямо ей под стать. Эврар слышал эти разговоры. Он давно знал, что однажды, несмотря на все заверения Эммы, что жизнь отвратила ее от любовных утех, она вновь захочет мужчину, но теперь, когда он понял, кого она избрала, его обуяла злость. Она сегодня даже выслушать его не захотела.
– Мне понравился Гизельберт, – так и сказала она с разгневавшей его откровенностью. – А то, что ты стремишься опорочить его, всего лишь отголосок твоей прежней верности Длинной Шее. Ведь ты столько лет глядел на мир его глазами, что тебе и предположить трудно, что у сына Ренье есть свои причины быть непокорным.
– Как и у вас быть неверной супругой! – выпалил Меченый, но этот довод только развеселил ее.
Эврар разозлился. Ушел заниматься другим делом. Следил, как свежевали и разделывали добычу. Собаки бегали среди людей, лизали пропитанную кровью землю. Многие туши уже вертелись на копьях над кострами, и воздух был насыщен запахом жареного мяса.
День выдался ясный, но холодный, однако, невзирая на это, было решено устроить пиршество прямо под открытым небом. Это было чисто мясное пиршество, хотя немало выставлялось и молочных, и рыбных блюд, зато хлеба было мало в связи с его вечной нехваткой в лесу. Зато Эврар лично отрезал принцу и его свите по большому круглому куску хлеба, на который они, как на тарелки, клали свои порции жареной дичи – лучшие порции. Здесь Эврар не мог не проявить свое почтение перед знатными гостями. И все же, когда он поднес угощение Гизельберту, тот задержал его руку.
– А что, старый пес, тебе бы больше удовольствия доставило вооружить против меня всю толпу, нежели угождать сыну твоего герцога?
Эврар спокойно высвободил руку. Кивнул, глядя на него.
– Это вы перед ней, – и он указал на сидевшую поодаль Эмму, – можете разыгрывать героя, явившегося вызволить от лесного дракона красавицу. Я же вижу вас насквозь.
Он отошел, а Гизельберт все еще мрачно глядел ему вслед. Потом негромко шепнул Гильдуэну:
– Этот человек нам опасен, может все испортить.
Гильдуэн задумчиво тер родимое пятно на щеке.
– Что может сделать этот старик?
– Что? Он был лучшим из воинов Длинной Шеи, а старая сталь не теряет своей закалки. К тому же он уже смог отговорить рыжую красавицу уехать с нами, может и настроить против нас.
– Ну и что? – удивился слышавший их перешептывание Матфрид Бивень. – Что значит для нас мнение этой лесной дамы? Возьмем ее, как брали остальных, – никто и пикнуть не посмеет.
Гизельберт поглядел на него едва ли не с сожалением. Да, силой господь Матфрида из Матфридов не обидел, а вот разума серьезно недодал.
– Учти, Бивень, – господа здесь не мы, а они, – и он указал на Эмму с Эвраром. – Здешние дикие люди преданы только им. Они ведь и слыхом не слыхивали ни о моем отце, ни о нас. И мы здесь только гости, вызывающие любопытство и интерес чужаки. Поэтому, случись что, они станут именно на сторону Эврара.
– Да я их всех, – с легкостью переламывая оленью лопатку, начал Матфрид, но Гильдуэн с силой сжал его плечо.
– Не забывай, Бивень, что семеро ос и льва до смерти заедят.
И, оставив Матфрида морщить лоб над сказанным, он поглядел на Гизельберта. Тот молча ел, не сводя глаз с молодой мачехи. Гильдуэн скривил рот в недоброй усмешке.
– Что, принц, женщина эта так хороша, что, может, вы и передумали насчет…
Он не договорил, увидев, как лицо принца словно окаменело. Но не сдавался. Сказал зло:
– Что-то вы так и кружите вокруг нее, а нас и близко не подпускаете. Или уже передумали?
Гизельберт услышал недобрые нотки в его голосе. Заставил себя улыбнуться.
– Я ведь всегда бываю первым, не так ли, мой славный Гильдуэн? Ничего, обождете немного – только аппетит нагуляете. А я всегда был щедрым господином. – И добавил, еле заметно кивнув в сторону Меченого: – А этого все же следует убрать.
Сказать это было легче, чем сделать. Эврар держался от них словно поодаль, был окружен своими людьми и не переставал следить. И хотя Эврар оставался учтив и даже уступил гостям свою комнату в башне, но сам расположился у лестницы, ведущей в спальню Эммы.
– Да ты никак охранять меня надумал, Меченый? – заметив это, рассмеялась Эмма.
Она немного выпила, была в прекрасном настроении, все ее забавляло.
Эврар покосился на башню, откуда долетали голоса гостей.
– Есть от кого.
Несмотря на кружащий голову хмель, Эмма постаралась сосредоточиться.
– Если тебя что-то тревожит – скажи мне.
Но объяснения мелита показались ей путаными. Он что-то твердил, что Гизельберт сродни Иуде, что он плохой сын и настоящий ловелас. На последнем обстоятельстве он постарался остановиться особо, стал рассказывать, сколь сильно нравится женщинам сын Ренье, но выходило у него это как-то однобоко, и в итоге Гизельберта он представил Эмме как отменного сердцееда, бог весть чем берущего женщин. Умолк, заметив, как она улыбается. Черт, что-то не то он говорит. Ведь глупым бабам именно такие знатные пройдохи и нравятся. Тогда он разозлился, стал твердить, что грех Эмме заглядываться на собственного
