серьезен.

– Мы не сбились ли с пути, грек? И каким дьявольским чутьем ты запомнил дорогу?

Они уже давно съехали с пролегавшего сквозь низины арденнских долин торгового тракта и пробирались по труднопроходимым болотистым топям, переваливали через покрытые нескончаемым лесом горные перевалы. Теперь среди стволов, покрытых мхом и грибными наростами, стоял вечный мрак; дождей не было, но в воздухе держалась обычная для этих мест сырость; пахло гниющей древесиной, опавшей листвой, прелой хвоей. Порой лес обманчиво редел, но просветом оказывались либо заброшенные каменоломни, либо поляны, непроходимые из-за повалившегося леса. Дикие места. Даже веселившиеся в предвкушении предстоящей забавы молодые люди невольно стихали. Ведь и время было самое скверное – канун праздника Всех Святых, время разгула демонических сил.

Путники старались не думать об этом, шумели, дурачились. Но порой суеверно стихали. Так и казалось, что сейчас из-под древесных завалов появится лесная нечисть, уведет навечно в глухую чащу, заманит в дикую топь. Однако Леонтий обладал отличной памятью, дорогу он узнавал по уже однажды виденным и запомнившимся приметам: то расколотое молнией дерево, черным скелетом стоявшее на краю сланцевой скалы, то слабо белеющая в сумраке леса древняя статуя лесной богини – плоское лицо, грубо вырезанные груди. Таящаяся в сумраке лесных троп – кого только не видела она за века, что покрыли сырой зеленью ее жуткое изображение. Гизельберт невольно крестился, косясь на нее, его люди следовали примеру своего предводителя или же вскидывали руки в старинном предохраняющем от злых сил жесте.

Но Леонтий держался спокойно.

– Сейчас дорога повернет вниз, к болотцу с селением лесных углежогов. Там-то я впервые и услышал о Звезде. Оттуда пойдете без меня, ибо далее я не ездил. Наймете проводника.

Его не отпустили. Должен же им кто-то показать обратную дорогу. Леонтий мрачнел. Ему не нравился лес. Даже когда его спутники оживали, заметив таящуюся под деревьями живность – любопытную непуганую косулю, или метнувшуюся по поваленному стволу рысь, или темный силуэт крушащего подлесок рогатого лося, – и с трудом сдерживали охотничий пыл, Леонтий оставался безучастным. У него было дурное предчувствие. Когда-то встреча с Эммой принесла ему одни неприятности, и он не хотел больше видеть Звезду Арденнского леса.

К селению они выехали лишь в сумерках. Это была их четвертая ночевка в лесных селениях, и, как и везде, местные жители глядели на богатых молодых вельмож на прекрасных конях как на что-то невиданное. Но пугливыми не были. Это были свободные люди, не признающие власти над собой, и резкость в обращении с ними принца и его людей вызывала у них неприязнь.

Но они согласились дать проводника, даже поведали о монастыре святого Губерта в одной из долин и радостно закивали, когда их спросили о Звезде. Называли ее то феей, то святой. Она живет в имении Белый Колодец, недалеко от Святого Губерта. Если они отправятся с началом дня, то уже к закату будут на месте. Никто не спросил, почему они разыскивают лесную целительницу, но едва ли не отказались дать проводника, рассердившись на резкое обращение вельмож. Леонтий даже заметил Гизельберту, что не следует держаться со свободными углежогами, как с вилланами низин. У этих людей еще сохранилась своя дикая гордость, могут и обозлиться.

Что Леонтий был прав, поняли поздно, когда Матфрид Бивень огрел медлительного проводника плетью.

– Я хотел лишь усилить его прыть, – бубнил здоровяк, когда рассерженный проводник оставил их одних в лесу.

И заметить не успели, как он словно растворился в чаще. Блуждали до ночи среди нескончаемого леса. Уже совсем решили было заночевать под деревьями, когда неожиданно набрели на заброшенную хижину. Казалось, еще недавно в ней жили – замысловатая резьба подпор крыльца, оконных наличников и изгороди еще не обветшала, однако сам дом, по-видимому, был заброшен – всюду пыль и паутина, из очага несло застарелой прелью.

И все же они были довольны, что нашли кров. Ноябрь неласковый для путников месяц, и хотя погода днем была солнечная, к ночи заметно холодало и промозглая сырость леса пробирала до костей.

Гизельберт занял единственную лежанку в доме, остальные расположились кто где. Так устали после блуждания по лесу, что почти не разговаривали. Заснули мгновенно. Леонтию пришлось расположиться у порога. Давно не чиненная, покосившаяся дверь не закрывалась полностью, за ночь он озяб, проснулся рано и первый услышал шум в лесу. Сквозь дрему не сразу понял, не снится ли ему это. Потом вскочил, переступив через храпевшего прямо на полу Матфрида, поспешил к принцу, стал осторожно трясти.

– Ваша милость, рядом охотятся. Слышите?

Молодой Гизельберт, спавший здоровым сном юности, очнулся не сразу. Стал сонно ругать Леонтия, ворчал, что осень самое время для охоты. Потом очнулся.

– Что? Где?

Вскочив, задел Матфрида. Бивень, ругаясь и зевая, вышел за греком и Гизельбертом из хижины. Гизельберт замер, прислушиваясь. Утренний туман еще клубился над росистой травой, плыл, обтекая стволы гигантских елей. И в предутренней тишине явственно слышались звуки охоты – близкий и пронзительный звук рога, лай собак.

– Движутся в нашу сторону, – определил Матфрид и невольно занервничал. Звуки охоты могли взбудоражить любого.

У Гизельберта заблестели глаза. Тряхнул головой, сбрасывая волосы с глаз.

– Лео, неси пику!

Они почти побежали на шум, затаились средь оплетенных плющом валунов.

Звуки охоты – улюлюканье, лай собак и шум бегущих сквозь заросли людей – слышались почти рядом. А потом раздался треск, и меж стволов показалась массивная туша вепря, настигаемая двумя крупными овчарками.

Тотчас Гизельберт выскочил навстречу зверю и, припав на одно колено, выставил вперед пику правой рукой, а левую с длинным ножом держал наготове. Для упора древко пики упер в землю, придавив ногой. Едва не задохнулся от восторга. Обезумевший зверь шел прямо на него!..

Это был великолепный миг. Кабан если и успел заметить вставшего на пути охотника, то все равно, ослепленный страхом и ненавистью, не свернул с дороги. И Гизельберт ощутил, как легко острый как бритва наконечник вошел в зверя, однако сила его удара была такова, что он продолжал двигаться и пронзенный, нанизываясь на древко пики, пока Гизельберт не увидел его оскаленную, залитую пеной морду почти у самого лица. Вскрикнул, отшатываясь, машинально ударил ножом раз, еще и повалился, придавленный зверем.

– Матфрид, помоги!

Он еле дышал, примятый кабаньей тушей. Вздохнул облегченно, лишь когда Матфрид Бивень стал стаскивать с него зверя. И тут же приказал принцу:

– Мессир, не двигайтесь!

Гизельберт сразу понял, в чем дело. Матфрид, сжимая в руке тесак, не сводил взгляд с застывших рядом псов. Огромных, как волки. Они уступили охотникам добычу, но теперь, распознав в них чужаков, глухо рычали, вздыбив загривки и обнажив крупные клыки. Казалось, одно резкое движение, и они кинутся на людей.

Спасло появление охотника. Вернее, охотницы. Она вылетела одним прыжком из зарослей, застыла, глядя на представшую взору картину. Но быстро опомнилась, громко подозвала псов. Стояла, удерживая их за ошейники.

– Матфрид, да освободи же меня от этой туши!

Но Бивень даже не пошевелился. Смотрел с глупой улыбкой на сдерживавшую собак нимфу. Леонтия же нигде не было видно, словно растворился в тумане.

Гизельберту пришлось справляться самому. И тут он услышал мелодичный женский голос.

– Весьма неразумно, молодой человек, вставать на пути разъяренного вепря. Гудин и Дала сами бы справились с ним.

Он увидел ее совсем близко. Приказав собакам оставаться на месте, она подошла к Гизельберту, спросила, не поранил ли его зверь.

Гизельберт только заморгал. В первый миг она показалась ему совсем девчонкой – легкая, хрупкая, с