«Дорогая мама,

я все еще помолвлена с Джоуи. Ты сказала бы, что я слишком молода для этого. Конечно, если тебе вообще это интересно. Мы с Джоуи решили пока ограничиться помолвкой. Потому что он не хочет, чтобы я жила одна на какой-то военной базе вдали от дома. Как только Джоуи закончит службу, мы поженимся. Бабушка не очень хорошо себя чувствует и нуждается в моей заботе. А все, чего хочет Джоуи, — это поселиться в Авалоне и жить здесь. Бабушка по нему с ума сходит. Она постоянно говорит, какой Джоуи прекрасный парень и каким он будет хорошим мужем. В том году Джоуи приезжал к нам в свой отпуск, и мы ходили выбирать свадебные ленты. Когда мы принесли их домой, я почувствовала странное головокружение — может, это нервы? Из-за этих свадебных лент будущее показалось таким близким.

Но мы не торопимся. Кольца подождут. Все подождет. Войска Джоуи передислоцировались, но он — рейнджер и не имеет права говорить, где находится и чем занимается, потому что это сверхсекретная миссия. Ему предоставили сорок восемь часов на прощание со мной. Мы с Рурком проводили Джоуи на поезд. Рурк сейчас — офицер полиции, я тебе говорила? Он получил степень в колледже и теперь работает в Авалоне. Думаю, семья Рурка в ужасе, ведь он — сын сенатора Дрэйтона Макнайта и должен был стать кем-то „достойнее“, нежели полицейский из захолустного городка, но это уже другая история. Я должна написать о Джоуи. Моем женихе. Женихе. На письме это выглядит так официально. На вокзале Джоуи обещал вернуться так быстро, что я даже соскучиться не успею. Я еле сдерживала слезы, а Джоуи улыбался. Он так предан рейнджерам. Один из его армейских друзей сказал, что, если тебя уносят с поля боя в сознании, значит, ты плохо сражался. Они часто смеются над опасностями. Может, это их способ с ними справляться.

Джоуи сообщил мне новость: он попросил Рурка быть своим шафером, и тот, разумеется, согласился. А потом Джоуи попросил Рурка позаботиться обо мне, пока его не будет. Вот точная фраза: „Позаботься о ней, приятель. Я знаю, это старомодно, но я не шучу. Присмотри за ней“.

Рурк согласился, как будто у него вообще был выбор.

Почему мужчины всегда думают, что должны присматривать за женщинами? Уже почти наступило новое тысячелетие, а я еще с семнадцати лет сама веду бизнес. Думаю, что в состоянии сама о себе позаботиться. Хотя это так мило со стороны Джоуи — беспокоиться обо мне. Мило и немного напрягает.

А потом он целовал меня так долго и страстно, что я начала смущаться. Не пойми меня неправильно. Я хотела этого поцелуя. Джоуи — солдат, и он снова уходит на службу. Я хотела как-то запечатлеть его, но вместо этого почему-то думала только о том, что мы стоим посреди толпы народа и сосемся, как будто завтра уже не настанет. Как бы я хотела, чтобы этот поцелуй унес мое сознание и заставил забыть обо всем на свете, но мои мысли кружили только вокруг невольных зрителей. А потом Джоуи пришло время садиться в поезд. „Увидимся, милая!“ — сказал он, словно уезжал всего лишь в соседний город, а не за пол земного шара от меня. И уехал.

Я следила за отходящим от вокзала поездом и не смотрела на Рурка. Я не могла. Я боялась того, что могу увидеть в его глазах.

У тебя когда-нибудь было такое чувство, мам? Чувство, что если ты что-то увидишь, то тебе придется это признать, и тогда все изменится?

Итак, Джоуи далеко, и я даже не могу представить, чем он занимается, а жизнь продолжается. Я слежу за пекарней, забочусь о бабушке. В последние дни я мало вижу Рурка. Он встречается с разными девушками и много работает. Порой он звонит, чтобы спросить о бабушке и пекарне. Думаю, так он выполняет свое обещание „присматривать за мной“.

И ради всего святого, почему меня одолевают сомнения? Джоуи от меня без ума. И я от него тоже. После свадьбы Джоуи согласен жить с бабушкой столько, сколько потребуется. И у него замечательный папа. Я люблю Бруно, как отца. Каждый раз при встрече Бруно заключает меня в объятия своих больших, сильных рук. От него пахнет маслом для волос и перечно-мятной жвачкой, а еще Бруно сказал, что у Джоуи львиное сердце.

И Джоуи уверен в нас обоих. За гранью тени сомнения он знает, что я — его залог уверенности и всегда им была. Джоуи утверждает, что, даже когда мы были детьми, он просто знал это.

Как бы я хотела сказать то же и о себе. Но знаешь что? Я до сих пор не знаю.

Каждый год я говорю себе: наконец-то я в тебе не нуждаюсь, мама. Наконец я переросла потребность в тебе. А потом я вдруг хочу, чтобы ты была рядом, потому что у меня столько вопросов. Как узнать, правильно ли ты поступаешь? Можно ли это как-то понять, или нужно просто идти вперед с надеждой на лучшее, молясь, чтобы твой выбор не обернулся большой ошибкой?

Какой смысл хотеть того, чего у меня никогда не будет? И вот еще что. Возможно, я ошибаюсь, хотя не думаю… Мне кажется, Рурк тоже так считает. И ему так же страшно, как и мне».

По радио передавали интервью с президентом Клинтоном, который рассказывал о вмешательстве США в войну в Косове, и Рурк хотел его послушать, подозревая что туда могли направить Джоуи. Но вместо того, чтобы послушать радио, Рурк обратил внимание на Наоми, свою девушку. Вообще-то десять минут назад она перестала быть его подружкой. Снова все повторилось.

— Ты самый последний ублюдок. — Наоми просунула голову в футболку и натянула ее на грудь. Затем бросила на Рурка убийственный взгляд. — Самый последний и подлый ублюдок.

Рурк удивился тому, что это его беспокоит. Он начинал эти отношения, зная — надеясь, умоляя, — что все так и будет, что эта девушка как раз та, что ему нужна. А потом все испортилось. Желания просто выполнить план уже было недостаточно.

Чувствуя усталость, Рурк откинул простыни, поднялся, нашел шорты. Быть брошенной довольно унизительно. Ему лучше одеться.

— Я никогда не хотел причинить тебе боль. — При этих словах Рурк чуть не поперхнулся. Слишком часто он говорил их, слишком многим женщинам.

Клинтон рассказывал, что страна вышла из долгов, бюджет сбалансировался, экономика стабилизировалась и пришла пора посмотреть за пределы родины и уделить внимание сохранению мира во всем мире.

— Ты даже не видишь меня, — произнесла Наоми. — Ты даже не знаешь, кто я.

Господи. Она была права. Он не знал, кто она. Он лишь знал, кем она не являлась.

— Мне жаль, — ответил Рурк. И это было правдой. Ему действительно было ее жаль. Жаль себя. И жаль, что он искал то, что уже нашел, но не мог иметь.

Наоми ушла, не сказав больше ни слова. Прекрасная женщина, теперь им раздавленная. Рурк ненавидел себя за то, что делает, за причиненные раны, которых Наоми не заслужила. К тому времени, как Наоми была на пути к Нью-Йорку, Рурк почти забыл о их встрече. Было ли это на летнем концерте в Вудстоке или в одном из баров Кингстона? А возможно, она была одной из тех, с кем его свела мать. Несмотря на то