союзниками, ввести самих себя в заблуждение на манер германо-советской дружбы, хотя мы прекрасно представляли себе наше будущее: Сталинград. В конечном итоге это оказалось совсем несложно, ибо любые противники способны вступить в переговоры, едва у них возникает какой-то общий интерес. Главная трудность казалась непреодолимой: необходимо было заставить председателя комиссии по установлению усыновления поверить в то, что мы хотим усыновить малыша в целях создания семьи, тогда как благодаря стараниям прессы вся страна уже была осведомлена о том, что мы хотим усыновить Конрада с единственным намерением отнять у соперника право на него. Все равно что попросить мэра зарегистрировать брак, несмотря на то что ему известно, что брачующиеся тут же намереваются развестись. Непреодолимо, я уже сказал. Однако мы завели толстенную папку с документами, доказывавшими, какие мы сплоченные и замечательные; гвоздем программы было наше пребывание в Марракеше. Мы просто благословляли небо за эту неделю и, напротив, глубоко сожалели о том, что аннулировали некоторые поездки из боязни столкнуться с незнакомыми популяциями или подцепить простуду. Эти аннулированные поездки сегодня давили тяжким грузом на наше дело; счастье совместной жизни измеряется количеством фотографий, а фотографии появляются в период отпусков; без отпускных фотографий невозможно доказать, что вы были счастливы. А то, что вы были счастливы, еще необходимо доказать. Особенно в случае несчастья. Разумеется, Марракеш составлял всего одну неделю из восьми лет, но мы делали всю ставку на эти фотографии, ценившиеся на вес золота, от них просто веет перенасыщением; за неделю набралось достаточное количество доказательств, свидетельствующих о вечном счастье. Ирония ситуации заключалась в улыбке Терезы, в которой в полной мере угадывалось наше прошлое, воскрешенное в разгар схватки. На ее губах я мог прочесть то, что исчезло с моих, – этоправда, мы были счастливы. Поэтому все это выглядело почти убедительно. Я говорю «почти», потому что мне показалась, что Ирэн (начальница комиссии по установлению усыновления, которая, непонятно зачем, нацепила на самое видное место значок со своим именем) подверглась некоторому давлению, чтобы принять решение об усыновлении. Страна томилась скукой, и безвольные депутаты, журналистское лобби, профсоюзы, СМИ, масоны – все выступили в поддержку усыновления, потому что без усыновления мы не могли подать в суд. Правосудие казалось мне барометром аудио– и видеозаписей, мы получили то, что хотели, в мелкой монете развлекательной индустрии. Похоже, у пресыщенной Ирэн дома не было телевизора (у этих пресыщенных женщин подбородок, как бы это сказать, стремится к югу, что придает выражению их лиц что-то от суккубов [18]). Она изо всех сил выдавливала из себя улыбку, чтобы сообщить нам новость, несколько подпорченную этой ее вымученной улыбкой; у нас даже не было времени выпить за то, что в другой ситуации стало бы поводом для шумного празднования. Каждый из нас кинулся к своему адвокату, хотя я одновременно бросил взгляд, чтобы посмотреть на реакцию Ирэн.

Отцовство – самое большое счастье. Разумеется, глупо, что я раньше не мог по-настоящему оценить всю глубину этой истины, которая познается, только когда совершаешь глупость. Я понимаю людей, которые заметно глупеют, взирая на свое потомство мал мала меньше – наподобие матрешки. Мне, кстати, крупно повезло: мне не пришлось проводить ночи без сна из-за детского плача или по вечерам беседовать с отпрыском переходного возраста как мужчина с мужчиной. Я обладал всеми привилегиями, избежав при этом узких мест. Конрад был послан свыше… некоторые наши радости просто необъяснимы. Мой сынок! Моя лапочка, достаточно посмотреть на тебя, чтобы понять смысл жизни… твое круглое личико как светлая луна, луна, натертая до блеска. Я становлюсь почти поэтом от любви к тебе, слова льются как патока, кровь бурлит в жилах, я близок к безумию, зная, что ты рядом, чтобы согреть меня, твоя доброта – это верх блаженства…

И подумать только, ведь Конрад стал моим лучшим другом! Я преуспел там, где целые поколения отцов потерпели неудачу, я не хвастался этим, единственный совет, который я давал другим, единственный совет, приятели, это любовь. Нужно проявлять им свою любовь, тоннами. Я был близок со своим сыном, как прежде был близок с Эдуаром. Честно говоря, эта аналогия, не имевшая права на существование, пришла мне на ум только потому, что я увидел репортаж о нем. Его приговорили к пяти годам, и ни днем меньше, в апелляции было отказано. Я рисковал на пять лет остаться без лучшего друга, но, к счастью, вовремя сменил ориентиры. Если отдельные друзья садятся в тюрьму, не заботясь о вас, они не достойны вашей дружбы. Нельзя сказать, что я не был опечален, эта новость потрясла меня. Но, будучи таким, каким был, погрязнув в серьезных проблемах, я не располагал временем навещать его, даже несмотря на партию апельсинов, которую заказал, чтобы не упустить выгодную сделку. В тот момент, когда он появился на экране, я подскочил: «Подумать только, это же Эдуар!» Странно, до чего бывает приятно увидеть друга по телевизору, в даже в такой ситуации. Но еще удивительнее увидеть самого себя. Сначала восклицаешь: «Подумать только, ведь это я!» – а потом осознаешь истинное значение слова «я». Я, в какой-то степени это я. Господи, меня показали по телевидению! Почти наверняка меня снимали из дома напротив… С перьями на голове – играл с Конрадом в индейцев.

– Это к делу не относится! – закричал я.

И тут же закрыл ставни гостиной и вызвал Терезу, чтобы объяснить ей положение дел, – за нами шпионят. Однако в глубине души я не мог сдержать радости оттого, что меня показали по телевизору, я стал знаменитым. Впрочем, не таким уж знаменитым, поскольку после репортажа не последовало ни единого звонка. Я проверил телефон, работает. Неудачное время, эти идиоты показали меня в неудачное время. Я снова открыл ставни, я заслуживал лучшего, и это лучшее, я не осмелился назвать его, был восьмичасовой выпуск новостей. Не помню, кто сказал, что популярность человека определяется в тот момент, когда находят его труп; я-то считаю, что она определяется количеством телефонных звонков, когда его впервые показывают по телевизору. Я чувствовал себя почти задетым, и именно этот момент и был выбран двумя поляками, решившими позвонить в мою дверь.

Это не отражалось на их лицах, но именно так они представились: «Здравствуйте, мы двое поляков». До этого дня Польша представлялась мне чем-то далеким, даже неопределенным, как слово «конец» в Поисках утраченного времени. Мне нечего было им сказать; я был рад за них. То, что они – поляки, казалось, доставляет им удовольствие. Я ждал, чтобы они объяснили мне причину своего присутствия на моей лестничной площадке. Они делали вид, что колеблются, переминались с ноги на ногу, раскачиваясь, как две свечки перед агонией. Наконец представились, показав корреспондентское удостоверение:

– Здравствуйте, я Витольд.

– А я Анджей.

Мне это не понравилось. Два жутких акцента, два диких имени. Я чуть было не захлопнул дверь, но, бесспорно, на меня произвело впечатление их корреспондентское удостоверение; теперь, когда меня показали по телевизору, я должен был вести себя соответственно своему рангу. Нужно поддерживать собственную популярность. Поэтому я пригласил их войти. И, только оказавшись в гостиной и заметив отсутствие Конрада и Терезы, которые уже спали, я сообразил, что они выбрали несколько позднее время для визита. Почти полночь. Я спросил у них:

– По-моему, немного поздновато для работы?

– Ну, вы знаете, у журналистов нет расписания… всегда как на угольях, как у вас говорят… и, правда, когда мы посмотрели вечерние новости и репортаж про вашу историю, мы решили зайти к вам…

– Ах так? Значит, вы его уже видели? Как я выглядел?

– Очень хорошо, – сказал второй.

– Да, – подхватил первый, явно нервничая из-за того, что второй перебил его (чувствовалось, что между ними идет война за лидерство). – Да, очень хорошо… правда, не совсем понятно, почему вы разгуливаете в перьях…

– Это к делу не относится!

– …Ах вот оно что… мы как раз собирались дать вам возможность все объяснить… будете работать с нами, и все всегда будет по делу, без обмана, ничего лишнего – только вы и ваша история.

Витольд выступил вперед, чтобы объяснить мне свою стратегию. Они хотели сосредоточиться на документальных съемках с погружением, так называемый метод «камера на плече», но, учтите, в соответствующих пределах, никакого вуайеризма. Ради этой работы они планировали поселиться у меня на какое-то время, по крайней мере до вынесения решения суда относительно опеки над Конрадом. Фильм о