редчайшими драгоценностями. Разгадку мы могли бы получить из командировочных блокнотов Белкина, вот первый из них, изъятый у него на квартире. Смотрите: «Если я не отдам бумаге весь ужас случившегося — впору топиться в этом Каспийском море.». Возможно, он сам описал все, что с ним произошло. Но второй блокнот, продолжение рукописи, — исчез, и нам кажется — он исчез здесь, в редакции…

Корнешов взял блокнот и рукопись Белкина и стал читать профессионально быстро, словно глазами снимая текст со страниц, и одну за другой передавал их ответственному секретарю газеты Гранову. При этом сказал мне:

— Продолжайте, пожалуйста, я слушаю.

— Мы должны найти остальные блокноты, — сказал я.

— Вы, как и тот следователь, который делал тут обыск, считаете, что их похитили сотрудники редакции? — спросил он, не отрывая глаз от белкинских страниц.

— Я так не формулировал. Но подумайте сами: 31 мая в квартире у Белкина следователь Пшеничный нашел «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына и рукописи Белкина, тон которых порой далеко не газетный. Понятыми при осмотре квартиры были его соседи — сотрудники вашей редакции, то есть друзья Белкина. Безусловно, через час об этом могли узнать, по крайней мере, полредакции. И среди них те или тот, кто решил на всякий случай убрать от следователя другие блокноты Белкина — мол, мало ли что там у него написано, а вдруг что-нибудь «анти», вы понимаете… Сделано это по дружбе к Белкину, а на самом деле — во вред нашим поискам.

Тут они оба почти одновременно долистали рукопись Белкина, обменялись короткими взглядами, Гранов сказал «я сейчас вернусь» и вышел из кабинета.

— Вы хотите допросить Локтеву и Жарова? Они были понятыми, — сказал мне Корнешов.

— Нет, это цепочка в никуда. Допустим, они сказали четырем знакомым, те — еще четырем, на пятом витке мы будем иметь геометрическую прогрессию; всей моей бригады не хватит допрашивать. Нет, этот путь не годится. Блокноты могли взять или друзья Белкина — у него были друзья в редакции?

— Полредакции, если не больше.

— Или враги, чтобы бросить тень на него. Или, наконец, что тоже не исключено, — кто-то не любит следственные органы и ставит нам палки в колеса. Так тоже бывает. Но мы работаем по заданию ЦК, и я надеюсь на вашу помощь.

— Короче, вам нужно допросить всю редакцию. Что ж, давайте начнем с меня, — предложил он мягко, но с внутренним вызовом.

— Давайте, — согласился я с улыбкой, понимая, что он, конечно же, ждал другого ответа, мол «что вы! вы вне подозрений!» и т. п. — Скажите, вот Белкина не было в редакции целую неделю, и никто его не хватился. Почему? Разве ему не положено каждый день ходить на работу?

— Формально положено, конечно. Но такие журналисты, как Белкин… Он только приехал из командировки, должен был отписаться, то сеть — написать свои материалы. А в редакции писать трудно. Поэтому… Вы понимаете, есть допуски…

— Лев Александрович, если бы не эти вольности с трудовой дисциплиной, если бы Белкина хватились в день похищения или хотя бы назавтра — мы бы сейчас не были в цейтноте. А то 15-го Брежневу ехать в Вену, а 4-го мы только начинаем искать журналиста из его пресс-группы. Я думаю, что в наших с вами интересах не терять время на ведомственные перепалки, а сотрудничать. Мне нужно не допросить, как вы сказали, всю редакцию, а побеседовать. Побеседовать со всей редакцией сразу. И как можно скорей.

Он чуть медлил с ответом, будто подсчитывал в уме все «за» и «против», потом сказал:

— Хорошо, я вас понял. — Вслед за этим он наклонился к селектору: — Женя, через десять минут — срочная летучка в Голубом зале. Для всей редакции, без исключения. — Он взглянул на меня: — Что еще?

— Личное дело Белкина, — сказал я.

— Женя, личное дело Белкина из первого отдела, — приказал он по селектору. И опять ко мне: — Еще?

— Пока все, — я добился своего: редактор понял, что найдем мы Белкина или нет, окажется этот Белкин жертвой или соучастником преступления, ему, Корнешову, лучше сейчас играть в моей команде, а не защищать честь мундира. И в эту минуту в кабинет вернулся ответственный секретарь Гранов. В руках у него были длинные серые узкие полосы бумаги с жирным свежим газетным текстом.

Корнешов поглядел на Гранова удивленно, тот объяснил:

— Пришлось идти в типографию, тиснуть по новой. В редакции нет ни одного оттиска этого очерка, все в цензуре. — И он положил передо мной принесенные гранки. — Это последний очерк Белкина, который он продиктовал из Баку по телефону. Точь-в-точь повторяет вторую главу этой рукописи, только без концовки, без последнего абзаца. Поэтому мы не знали, что Вадим был арестован, сидел в КПЗ.

— Бакинская милиция нам сообщила, что никогда Белкина не арестовывала, — сказал я. — Скажите, а он вообще привирал в своих очерках?

— Ну-у… Трудно сказать. Нет, пожалуй. У нас с этим жестко. Просто отбор деталей у любого журналиста — дело субъективное. В этом очерке тоже что-то типизировано, наверно. Ты с ним общался по этому очерку? — спросил Корнешов у Гранова.

— Да. Он сказал, что тут все правда, кроме фамилий. Что этого Шаха он на днях, возможно, даже привезет в редакцию. И все. И на другой день он исчез.

— Шах — это тот парень, с которым его похитили и которого нашли мертвым через два дня, — сказал я. — Но об этом я расскажу подробней на общем собрании. — Я взглянул на часы, десять минут истекали. На пороге кабинета показалась сорокалетняя молодящаяся секретарша с розовыми ноготками. В руках у нее была папка — личное дело Белкина.

— Через десять минут все будут в зале, Лев Александрович, — негромко сказала она, кладя личное дело Белкина передо мной.

Не открывая его, я спросил:

— Скажите, а что за история была с ним в Мирном, в Якутии? Какая-то драка в ресторане.

— Знаю, — сказал Корнешов. — Но Белкин не был пьяница, это уж точно. Просто на каждого журналиста рано или поздно приходят из командировок такие «телеги». Я думаю, что и на следователей тоже. Он уличил кого-то в приписках, кого-то в воровстве и, пожалуйста, — раньше, чем собкор прилетает из командировки, на него уже тут анонимка или коллективное письмо. И, знаете, что любопытно? Нет, чтобы пришло письмо от одного человека, хотя в одиночку люди чаще всего пишут именно правду. Но этого нет. Письма коллективные. Потому что доносы строчат по сговору, чтобы больше веры было.

— Но в данном случае драка была, это зарегистрировано в МВД, — сказал я.

— Была, конечно. Рабочие-алмазники набили морду повару ресторана за то, что тухлой олениной кормил. По-моему, правильно сделали — между нами, конечно. А Белкин был при этом и даже написал очерк «Драка», так и назывался, очень неплохой был материал, жалко, цензура не пропустила. Ну, а там, в Мирном, своя мафия, вот и состряпали дело на журналиста. Во всяком случае, так мы к этому отнеслись. Иначе в журналистике и работать нельзя. И пока вы не докажите, что Белкин действительно там чем-то спекулировал — мы хоть и готовы вам помочь, но обвинять Белкина — извините.

Уж не знаю, говорил ли он это только для меня или в расчете на то, что Гранов расскажет всей редакции, как Главный защищает своих сотрудников, но я почувствовал к нему симпатию. Он поднялся с кресла, сказал:

— Идемте, вся редакция уже в Голубом конференц-зале. Имейте, пожалуйста, ввиду, что мы прервали выпуск газеты, там даже метранпажей вытащили из типографии…

— Понял, — сказал я.

В Голубом конференц-зале редакции, в том самом прославленном зале, где «Комсомолка» устраивает встречи со знаменитыми космонавтами, композиторами, артистами и путешественниками, передо мной сидело человек пятьдесят — весь состав редакции, который оказался в тот час на работе, включая машинисток, стенографисток и курьеров. Молодые, загорелые, наездившие по командировкам тысячи километров журналисты — девушки, женщины, юноши и мужчины — они смотрели на меня чуть иронично, но заинтересованно, как смотрят на мир все повидавшие на своем веку газетные волки.

Я коротко изложил им то, что сам знал об этом деле. Не форсил, не строил из себя Шерлока Холмса и