отступления не имела ни одного дня отдыха, непрерывно вела бои и потеряла две трети офицерского состава. Эти потери восполнялись лишь лейтенантами- резервистами. IV корпус еще не подошел, И только «спокойствие и решительность» парижан, тех, кто не бежал на юг, вселяли надежду на успех.

Фон Клюк вышел к Марне вечером 3 сентября, преследуя армию Ланрезака и англичан. Союзники переправились через реку еще днем. Большая часть мостов через реку оказалась невзорванной вследствие спешки, усталости и неразберихи, характерных для отступления. Поток противоречивых телеграмм в отношении уничтожения переправ скорее навредил, а не принес пользу делу. Клюк захватил предмостные укрепления. Вопреки приказу не отрываться от Бюлова, он решил переправиться через реку утром и продолжить движение на восток в погоне за 5-й армией. Он отправил три донесения в главный штаб, сообщая о своем намерении форсировать Марну, но, поскольку беспроволочная связь с Люксембургом действовала еще хуже, чем с Кобленцем, командование узнало о нем только на следующий день. Германский штаб не имел контакта с 1-й армией почти два дня и поэтому ничего не знал о том, что Клюк нарушил приказ от 2 сентября. Об этом стало известно уже после того, как германские войска перешли через Марну.

Немцы 3 сентября прошли примерно 35-40 километров. По свидетельству очевидца-француза, солдаты, приходившие на отведенные квартиры, «падали от изнеможения, бормоча, как пьяные «40 километров! 40 километров!». Больше они не могли произнести ни слова. В ходе последовавших через несколько дней боев французы часто брали в плен крепко спавших немецких солдат, разбудить которых казалось невозможным. Это были дни страшного напряжения сил. И лишь желание войти «завтра или послезавтра» в Париж гнало их вперед, а офицеры не решались сказать им правду. В своем стремлении уничтожить французские армии Клюк не только довел свои войска до крайнего изнеможения, оторвался от своих линий снабжения, но оставил позади себя тяжелую артиллерию. Его соотечественник в Восточной Пруссии, генерал фон Франсуа, не сдвинулся с места до тех пор, пока не подошла тяжелая артиллерия и фургоны с боеприпасами. Однако Франсуа готовился к сражению, а Клюк, считавший, что ему предстоит лишь погоня за врагом да операция по прочесыванию, не принял никаких мер предосторожности. У французов, думал он, после десяти дней отступления моральный дух и энергия находятся на очень низком уровне, поэтому они, услышав звук горна, вряд ли повернут ему навстречу и пойдут в атаку. Немецкий генерал не беспокоился и о фланге. «Клюк считает, что ему нечего опасаться действий парижской армии, — писал один офицер 4 сентября. — После того как мы уничтожим остатки англо-французской армии, он вернется к стенам Парижа и предоставит IV резервному корпусу честь первому вступить во французскую столицу».

Приказ остаться позади для прикрытия с фланга общего наступления германских армий выполнить невозможно, прямо заявил Клюк главному штабу 4 сентября, продолжая между тем движение вперед. Остановка на два дня, необходимая для того, чтобы Бюлов смог подтянуть свои войска, ослабит общее германское наступление и даст противнику время для укрепления своих сил. Лишь благодаря «смелой операции», проведенной его армией, удалось захватить переправы через Марну и открыть этим путь другим войскам. Как он отметил далее, «следует надеяться, что будут использованы все преимущества достигнутого успеха». В диктаторском тоне Клюка проскользнули гневные нотки, когда он спросил, почему за «решающими победами других армий» — он имел в виду Бюлова — всегда следуют «просьбы о помощи».

Бюлов пришел в бешенство, узнав о том, что «замыкающий эшелон в тылу 2-й армии превратился, вопреки предписаниям главного штаба, в атакующий».

Его войска, как и другие германские части, вышли к Марне физически обессиленными. «Мы крайне устали, — писал один офицер из X резервного корпуса. — Люди падают в канавы, едва дыша... Затем вновь команда — по коням. Я еду, положив голову на гриву лошади. Все чувствуют жажду и голод. На нас нападает апатия. Такая жизнь мало чего стоит. Потерять ее, значит потерять немного». Солдаты Хаузена жаловались на отсутствие «горячей пищи в течение пяти дней». То, что германское наступление приводило к физическому изнурению и падению морального состояния войск, не тревожило командующих армиями. Все они, как и Клюк, были убеждены в полном поражении французов. 3 сентября Бюлов писал в донесении, что французская 5-я армия потерпела «полное поражение», «совершенно дезорганизована» и бежит на юг к Марне.

Хотя и не «дезорганизованная совершенно», 5-я армия была явно не в хорошей форме. Ланрезак в открытую выражал недоверие Жоффру, оспаривал приказы командования, ссорился с офицерами связи из главного штаба. Это отрицательно влияло на его подчиненных, расколовшихся на две враждующие группы. Из-за бесконечных мучительных попыток оторваться от противника нервы каждого были крайне напряжены, все испытывали раздражение и тревогу. Командир XVIII корпуса генерал де Латри, войска которого находились на кратчайшем расстоянии от противника, думая о состоянии солдат, испытывал «душевную боль». Потрепанная в боях, 5-я армия тем не менее пересекла Марну, находясь на значительном расстоянии от противника, практически выйдя из зоны боев. Таким образом она выполнила условие Жоффра в отношении возобновления наступления.

Жоффр информировал правительство о своем намерении приступить к операции «через несколько дней», не указывая, однако, точной даты. В главном штабе настроение было мрачное. Каждый день из поездок по армиям возвращались офицеры связи. Как сказал один из них, «повсюду дул ветер поражения». Главный штаб решил переехать еще на 50 километров в тыл к Шатильону на Сене, что и сделали через два дня — 5 сентября. За неделю Франция потеряла города Лилль, Валансьенн, Камбре, Аррас, Амьен, Мобеж, Мезьер, Сен-Кантен, Лан и Суассон, а также угольные шахты и рудники, районы, где выращивали пшеницу и сахарную свеклу, и одну шестую часть населения. Каждый француз воспринял как личное горе весть о том, что Реймс, в кафедральном соборе которого короновались все короли, начиная от Кловиса и кончая Людовиком XVI, был объявлен открытым городом и отдан на милость армии Бюлова 3 сентября. Не прошло и двух недель, как немцы, озлобленные поражением под Марной, стали бомбардировать город, в результате чего Реймский собор стал для мира тем же, что и библиотека Лувэна.

Жоффр, еще сохранявший внешнее спокойствие, регулярно, как и прежде, три раза в день принимал пищу и неизменно ложился в 10 часов вечера спать. Но он начал заметно нервничать, когда 3 сентября ему пришлось решать трудную и щекотливую задачу: отстранить Ланрезака от командования. Официальным поводом для этого явились «физическая и моральная депрессия» Ланрезака и его «ненормальные взаимоотношения» с Джоном Френчем, получившие широкую огласку. Это нужно было сделать в интересах будущего наступления, в котором 5-й армии отводилась главная роль; существенное значение имело и участие в нем англичан. Несмотря на твердость, проявленную им во время боев под Гюизом, Ланрезак, как убедил себя Жоффр, после этого «окончательно утратил боевой дух». Кроме того, Ланрезак постоянно критиковал приказы главного штаба, зачастую возражая против них. Это, вообще говоря, не являлось доказательством его «морального падения», однако главнокомандующий болезненно реагировал на эти «выходки».

Жоффр редко имел свои идеи, но он очень искусно пользовался советами других и более или менее сознательно поддался влиянию доктринеров из оперативного отдела, которые, как сказал один из критиков французской военной системы, создали своего рода религию, «вне которой нет спасения и прощения тем, кто обнажал фальшь ее доктрины». Грех Ланрезака заключался в том, что он был слишком прав с самого начала, когда говорил о фатальной недооценке правого крыла германских армий. В результате значительная часть Франции оказалась под кайзеровским сапогом. Решив прекратить бой под Шарлеруа, так как армии Бюлова и Хаузена грозили ему двойным окружением, Ланрезак спас левое крыло французских войск. Как признал Хаузен после войны, этот шаг опрокинул все расчеты немцев, стремившихся уничтожить левый фланг французов. В конечном итоге Клюк вынужден был повернуть влево, чтобы ликвидировать 5-ю армию. Почему Ланрезак отступил, из страха или мудрости, не суть важно, ибо страх иногда есть мудрость. В данном случае отступление подготовило почву для новой операции, которую задумал Жоффр. Все это получило признание лишь после войны, когда французское правительство сделало запоздалый жест и наградило Ланрезака Большой лентой ордена Почетного легиона. Однако в первые месяцы горечи поражения, оскорбительные выпады Ланрезака против верховного командования стали невыносимыми для главного штаба. После того как он с армией пересек Марну, участь его уже была решена.

Жоффр хотел устранить все, что могло бы помешать успеху предстоящего наступления, За первые пять недель кампании он сместил со своих постов двух командующих армиями, десять командиров корпусов и тридцать восемь дивизионных генералов, то есть почти половину их общего числа. На их место пришли новые и в основном более способные люди, включая трех будущих маршалов — Фоша, Петэна и Франше д'Эспери. Боеспособность армии повысилась, хотя и за счет некоторых несправедливостей.

Жоффр отправился на своем автомобиле в Сезан, где в тот день находилась штаб-квартира 5-й армии. В заранее условленном месте он встретился с командиром I корпуса Франше д'Эспери, который появился с головой, обмотанной полотенцем, — стояла ужасная жара.

«Вы смогли бы командовать армией?» — спросил Жоффр.

«Как любой другой», — ответил д'Эспери. Когда Жоффр с недоумением посмотрел на него, он, пожав плечами, сказал: «Чем выше пост, тем легче. Больше подчиненных и больше помощников». Решив этот вопрос, Жоффр отправился дальше.

В Сезане, оставшись наедине с Ланрезаком, Жоффр заявил: «Мой друг, вы выдохлись и стали нерешительным. Вам придется отказаться от командования 5-й армией. Мне не хотелось бы вам этого говорить, но я должен это сделать». Как вспоминает сам Жоффр, Ланрезак, подумав немного, ответил: «Вы правы, генерал». Он выглядел как человек, избавившийся от непосильной ноши. По свидетельству же Ланрезака, он, напротив, резко протестовал и потребовал обосновать это решение. Жоффр лишь твердил: «Колебания, нерешительность», а потом выразил недовольство по поводу «высказываний» Ланрезака в отношении распоряжений главного штаба. Последний возражал, говоря, что это не может служить причиной отстранения от командования, поскольку все его замечания оказались верными, что в общем-то и было главным. Но Жоффр не хотел ничего слушать. «Он делал гримасы, показывая, что я истощил его терпение; он боялся смотреть мне в глаза». Ланрезак отказался от борьбы. После этого разговора Жоффр, по словам его адъютанта, выглядел «очень нервным» — уникальный случай.

Затем послали за Франше д'Эспери, который в это время обедал. Не доев суп, он выпил стакан вина, надел шинель и отправился в Сезан. На перекрестке, запруженном медленно двигавшимися военными повозками, его автомобиль остановился. В армии так хорошо знали его коренастую фигуру с головой, напоминавшей снаряд гаубицы, пронзительные черные глаза, короткую стрижку, резкий властный голос, что люди, лошади и экипажи как по мановению волшебной палочки сразу расступались перед ним. В последующие дни, когда он метался из корпуса в корпус, когда обстановка на фронте, а вместе с ней и его характер стали ухудшаться, он, приближаясь к заторам на дорогах, вынимал револьвер и «палил в белый свет» из окна своего автомобиля. Английские солдаты прозвали его «отчаянный Фрэнки». Коллеги д'Эспери считали, что он превратился из живого, общительного и дружелюбного, хотя и строгого, командира в тирана. Он стал свирепым, властным и холодным человеком и терроризировал свой штаб не меньше, чем армию.

Не успел Ланрезак передать ему секретные дела и уехать из Сезана, как вдруг в штабе зазвонил телефон. Трубку взял Эли д'Уассель. Было слышно, как он с раздражением говорил: «Так точно, господин генерал. Нет, господин генерал».

«Кто это?» — рявкнул Франше. Ему сказали, что звонит генерал Ма де Латри, командир XVIII корпуса. Он не может выполнить приказа на завтрашний день, так как его солдаты совершенно выбились из сил.

«Дайте-ка трубку, — сказал новый командующий.— Говорит генерал д'Эспери. Мне поручено командовать 5-й армией. Никаких рассуждений. Выступайте или умирайте». И он бросил трубку.

4 сентября все вдруг ощутили приближение чего-то важного — так иногда появляется подсознательная уверенность в неизбежности великих событий.

В Париже Галлиени также чувствовал наступление «решающего» дня. В Берлине принцесса Блюхер написала в дневнике: «Все только и говорят, что о