Ты правдой нагорной встаешь, И судорогою порфира В праматериковом бреду, Ощерившись, музыка мира Застыла у всех на виду. <Начало 1930-х годов>
Уже нельзя взбираться выше, Не проломив хребта у гор; Уже в самом зените слышен Их гетеански плавный спор. Ты ждешь: ужели без размера Гора с горой заговорит, Как беззаботная химера, Рождая сонмы химерид? Но, над сознаньем возникая Из навзничь сброшенных высот, Как Одиссею Навзикая, Нам утро мира предстает, Когда за диким перевалом, Не понимая ничего, Мы видим в блеске небывалом Рожденье Слова самого. <Начало 1930-х годов>
В гортанных гнездах горной речи Не клекот спорящих орлят, Не рокот отдаленной сечи В сплошной ложится звукоряд. Нет, в них, как в доломитных гнездах, Еще и в наши дни живет Не голос — может быть, лишь воздух Грозой насыщенных высот, Где вечером, в своей берлоге, Овечий подсчитав удой, Циклоп встречает на пороге Не месяц, к старости безрогий, А Эльбрус вечно молодой. <Начало 1930-х годов>
I Я еще не хочу приближаться к тебе, Тебилиси,
Только имя твое я хочу повторять вдалеке,
Как влюбленный чудак, рукоплещущий бурно актрисе,
Избегает кулис и храбрится лишь в темном райке.
Пахнут пылью овечьей твои вековые румяна,
Под сурьмою ресниц угасает ленивый задор,
И в оливковой мгле, на подземном наречье духана,
Разрешают судьбу равнодушно толпящихся гор.
Первозданной Колхиды ворота найти невозможно,
Аргонавты давно заблудились в порфирном лесу,
И от истины горной я горсточку пыли дорожной,
Словно эристав, подать тебе, Тебилиси, несу.
<Начало 1930-х годов>
