земли и своей планировкой.

1.  Неуловимость «главного».

2.  Противопоставление искусственного, созданного людьми, и природного.

3.  Эсхатологическое мироощущение.

4.  Принципиальная недоговоренность того «текста», который, многократно дописав, послали предки и кото­рый читаем мы.

5.   Необходимость личного, индивидуального про­чтения этого «текста».

И в XX веке Санкт-Петербург своим расположени­ем, своей планировкой показывает, что он лежит не просто на краю России, но и на краю Ойкумены (слу­чайно ли, что роман с этим названием Ефремов писал в Петербурге?). Но и на краю мира людей. И на краю ма­териального мира.

В какой бы точке Петербурга ни жили, ни работали и ни находились, Петербург вам ясно говорит, что «главное» находится не здесь — оно всегда где-то в дру­гом месте, неуловимо и неявно; и что вот прямо здесь, прямо в этом месте, присутствует нечто, чего вы не знаете и не понимаете.

Казалось бы, город предельно устойчив, ясен, и во­обще он большой и каменный: прямо-таки символ чего-то основательного, положительного. Но вместе с тем он продуцирует и тревогу, чувство неопределенности. Го­род не дарует каких-либо прочных гарантий определен­ности; даже гарантий собственного существования; ощу­щение «пограничности» всего видимого и происходяще­го словно испаряется с булыжных мостовых города.

Живущий в городе естественнейшим образом про­никается особым неспокойным, ни в чем не уверенным мироощущением, так характерным для петербуржцев в прежние века его истории.

Неявность, скрытость и неочевидность центра, экс­центричность планировки делает урочища Петербурга особенно полисемантичными, создавая обстановку не­кой «призрачности» — зыбкости, неясности границ ре­ального и ирреального.

«Дописывание смыслов» происходит и в профессио­нальной деятельности. Петербург властно провоцирует на творчество в любой, в том числе и в сколь угодно уз­кой сфере. Ускоренное развитие культуры в Петербурге и происходит потому, что этот город — урочище куль­туры — является крайне емким, контрастным, мозаич­ным, семантически валентным местом.

Но особенно властно провоцирует город на «допи­сывание» и переосмысление текстов самого места сво­его обитания или пребывания.

В мире со множеством центров и со смещенными центрами уже известное оказывается непрочным. При­шедшее от предков, полученное ли сегодня положи­тельное знание — всегда только часть возможного.

Людям обычно не нравится все неспокойное, мятущееся, противоречивое. Люди, как правило, любят что-то спокойное, устойчивое, лишенное конфликтов. Но то, что не нравится людям, вполне может нравиться эволюции.

Есть много работ, в которых показано очень чет­ко — развитие и общества и всего мироздания идет не­равномерно и происходит главным образом за счет очень быстрых, но и очень глубоких изменений.

Периоды спокойного развития по определенным, ус­тоявшимся правилам — время накопления разного рода идей, мнений и способов жизни. А потом наступает ко­роткий, но бурный период экстремальных событий, об­щество становится с ног на голову, люди чувствуют себя неуютно и скверно, но «зато» именно в это время выяс­няется, что именно из накопленного будет применяться в дальнейшем. А что история выкинет на помойку.

«Традиционно люди боятся и избегают экстремумов. Идеалом выступает все-таки инерционное развитие, ко­гда жизнь безопаснее, определенности несравненно больше и нужно затрачивать много меньше усилий для поддержания жизнеспособности системы.

Но, во-первых, хотим мы этого или нет, инерцион­ное существование нам «не светит». И индивидуальная жизнь человека в нашей цивилизации — это своего ро­да «хроническая бифуркация», и все социальные и социоестественные системы Земного шара находятся в экстремальном состоянии и будут находиться в нем не­определенно долгий срок.

Во-вторых (и тоже вне зависимости от наших вку­сов), экстремальные периоды играют определяющую роль в эволюции. Есть старая шутка, что, если Вы лю­бите капитализм, Вам надо полюбить конкуренцию и безработицу; а если Вы любите социализм, любить на­до тайную полицию и дефицит.

Юмор юмором, но человечеству, похоже, предстоит полюбить экстремальные периоды развития, неопреде­ленность и неустойчивость, и научиться находить в них разного рода преимущества и удобства. Автор совер­шенно не склонен относиться к этому положению как к шутке; экстремальные состояния индивида, социума и социоестественной системы уже являются и тем более будут в дальнейшем повседневной нормой человече­ского существования»[117].

Так я писал в 2000 году, так же думаю и сегодня.

Петербург как город, провоцирующий экстремаль­ное состояние и человеческого организма, и человече­ской психики... Он играет особую роль в эволюции.

Непросто жить в городе, который и создан как бы вопреки природе, вопреки истории, вопреки обстоя­тельствам. В городе, само существование которого ставит под сомнение исторические закономерности и на­рушает привычные правила. Для жителя Петербурга совсем неочевидно: где вообще проходит граница воз­можного? И даже если известно, где она проходит, — для Петербурга общие законы не писаны.

Жизнь в таком городе, даже если в Петербурге хо­рошо платят за работу, если тут физически комфорт­нее, — занятие очень даже на любителя.

Пусть объективно Петербург — город вовсе не противоестественный. Главное в том, что население го­рода считало его противоестественным и буквально упивалось этой ненормальностью, противоестественно­стью, «неправильностью» своего города.

С Питером неразрывно связаны истории нарушения причинно-следственных связей и законов жизни — хо­тя бы история, как «корабли пошли посуху». Эта исто­рия восходит к реальному эпизоду Северной войны, ко­гда Петр приказал тащить корабли волоком из притоков Двины к Неве. Сколько усилий были затрачено и сколь­ко погибло солдат — история умалчивает, но факт ос­тается фактом — русский флот «оказался» перенесен из Белого моря в Балтийское.

В тот же год по случаю взятия Нотебурга была вы­пущена памятная медаль с надписью — «Небывалое бы­вает». Тут любопытен и полет фантазии самого Петра: почему-то взятие не самой сильной и не такой уж зна­чительной крепости он считал чем-то «небывалым». Толь­ко ли в силе шведской армии и в слабости русской тут дело?

А в народном сознании «небывалое» прочно прилип­ло к эпизоду с перетаскиванием кораблей. Сам же эпи­зод служил отличным подтверждением — в Санкт-Пе­тербурге может происходить все, что угодно. Любое нарушение вообще-то бесспорных законов жизни об­щества и природы.

Конечно же, чрезвычаен сам город. Настолько он невероятен в глазах самого петербуржца, до такой сте­пени поразителен, так нереален, что разговоры об «ошиб­ке Петра» велись чуть ли не с момента