больше территорий с разными характеристиками включает уро­чище, чем многообразнее условия внутри данного кон­тура — тем выше его емкость.

Не только степи и леса могут быть в разной степени емкими, это касается и деревень и городов. Везде оди­наковая, безликая городская застройка производит уд­ручающее впечатление. Емкость такого ландшафта очень низка, и хорошо, если городок маленький — в ка­кую сторону ни пойди, скучные, невыразительные пя­тиэтажки быстро «кончаются». Вот в Москве и в Петербурге порядки таких пятиэтажек могут тянуться на ки­лометры.

В Норвегии после Второй мировой войны шло мас­совое расселение в индивидуальные дома. И был случай, когда городской муниципалитет вынужден был заставить всех владельцев домов вывесить на воротах портрет хо­зяйки дома! Дело в том, что многие малыши не могли найти свой коттедж, возвращаясь из школы... Конечно же, емкость такого городского ландшафта ничуть не вы­ше, чем темнохвойной тайги в Западной Сибири.

Сравнительно с другими городами Санкт-Петербург представляет собой чрезвычайно емкий антропогенный ландшафт.

Имея дело с Санкт-Петербургом, все время при­ходится оговаривать, что вот это сооружение уникаль­но, а вот это урочище — единственное в своем роде. Приходится вводить еще один термин, и на этот раз — вовсе не из числа общепринятых. Это — уникальность, или, чтобы было «научнее», — феноменологичность ланд­шафта.

Конечно, любая точка поверхности Земного шара, строго говоря, уникальна. Но все же два участка широ­колиственного леса могут быть очень похожи — пусть один из них находится в Германии, а другой — в штате Висконсин в США. А вот Ниагарский водопад или Эль­брус — явления действительно уникальные. Нигде в ми­ре нет больше ничего подобного.

Города редко ставятся на местах, где есть такие уникальные памятники природы. Жители Красноярска справедливо гордятся выходами сиенитовых скал — так называемыми «Столбами». «Столбы» имеют причудливые формы, это старый, с прошлого века, пункт отдыха го­рожан. «Столбы» хорошо видно с левого берега Енисея, из старой части города.

Как правило, памятники природы находятся далеко от населенных человеком мест, движение к ним затруднено. А тут памятник природы расположен непосредст­венно в городе!

Петербург — не единственный город, расположен­ный на реке шириной от 600 до 1200 метров. Но это единственный большой город, расположенный на такой широкой, полноводной и притом такой короткой реке.

Конечно же, уникальный облик городу придает не это обстоятельство. В Санкт-Петербурге много такого, чего больше нет нигде.

Скажем, кремли и соборы есть в большинстве ста­рых русских городов, но нигде нет и не может быть Кунсткамеры, Петропавловской крепости, Казанского собора или Адмиралтейства. Это уникальные сооруже­ния, каким нет прямого подобия на Земле.

Разумеется, и в Петербурге много «такого же» или «похожего». Понимая логику царя-патриота Александ­ра III, все же замечу: Спас-на-Крови — на редкость за­урядное, прянично-московское сооружение. Таких храмов в стиле «нарышкинского барокко» — десятки в одной Москве.

Улица Марата или Ползунова мало отличается от лю­бой «среднеевропейской» улицы в любом другом городе Европы. Временами останавливаешься с изумлением: а почему это Петербург? Это же до смешного похоже на Берлин... Или на Краков? Непонятно... А некоторые здания на улице Ползунова просто до смешного похожи на Валликраави в Тарту.

Тем более заурядны, не уникальны районы стан­дартной шлакоблочной и кирпичной застройки в Автово или в Калининском районе.

Но заурядное, обычное есть везде. А в Петербур­ге много такого, чего нет нигде, никогда не будет и быть не может. Да еще эти уникальные места сопряже­ны между собой, образуя целые совершенно уникаль­ные урочища. С балюстрады Исаакия можно увидеть Сенатскую площадь, Медного всадника и Стрелку Ва­сильевского острова с Двенадцатью коллегиями и с Менделеевской линией. С Дворцовой набережной отлично видны и Петропавловская крепость, и Стрелка Васильевского острова.

Почти весь центр Санкт-Петербурга — уникальное и очень емкое городское урочище.

И вот еще что: ядро городской застройки, со­стоящее из уникальных городских урочищ, находится на самом «шпиле» стыка ландшафтных сред, на самой точке пересечения природных границ.

Город растет: появляются районы с другой, более современной архитектурой, строятся дачные поселки, входят в городскую среду города-сателлиты. Все это, выражаясь профессиональным языком, разрастание петербургской городской агломерации приводит не к сокращению, а скорее к усилению мозаичности.

Во-первых, потому, что расширение города абсо­лютно в любую сторону, куда бы он ни рос, не разру­шает изначально заданного уровня мозаичности, не де­лает ландшафт менее емким и уникальным: ведь сохра­няется центр.

Во-вторых, Петербургская агломерация реально мо­жет разрастаться только в географическом контуре, границы которого заданы городами-спутниками. Они изначально, согласно державному замыслу, составили единую с самим Петербургом систему сопряженных с ним городов.

Движение города вдоль южного побережья Фин­ского залива идет в направлении Петродворца. Разрас­тание на юго-запад или юг, на более высокие и удален­ные от моря, более «крепкие» места может вестись только в сторону Ропши и комплекса Царского Села, Павловска и Гатчины. На восток, в сторону Ладоги, не выходя из поймы Невы, — в сторону Петрокрепости.

Даже развитие города путем осушения Финского залива и строительства на обнажившемся дне или спе­циально сделанных насыпях приблизит зону городской застройки к Кронштадту. Только к северу от Петербурга нет таких исторических городов-сателлитов, «метя­щих» границы агломерации. Но и там, как бы дополняя планы XVIII века, появилось множество дач — в том числе дач известнейших людей, законной славы Петер­бурга. И получается — разрастаясь по Карельскому перешейку, Петербург будет приближаться к Пенатам И. Репина... М-да.

Получается, что Петербург растет и, более того, об­речен расти в тех же, давно заданных, географических рамках. Именно в них появляются все более разнооб­разные антропогенные ландшафты.

Этот вывод исключительно важен для судеб Санкт-Петербургского городского урочища. Получается, что при любом теоретически возможном росте города в лю­бом из направлений не только уровень мозаичности со­хранится (а скорее и возрастет), но принципиально со­хранятся и емкость, и уникальность исторически сло­жившегося ландшафта.

Иногда бывает очень легко убедиться в каких-то положениях науки. Проведите целый день в глухом ле­су, и вы убедитесь — любые события происходят здесь гораздо реже, чем на реке или на опушке. То есть что-то происходит и здесь: то играют мотыльки над травой, то ветерок повеял, то пробежала рыжая лесная мышь, на ваших глазах поймала жука, утащила. А под вечер, когда уже вышел на небо рогатый серпик месяца, бес­шумно пролетела крупная серая сова.