анархизм, и коммунизм, и русский нацизм. Родилась «беспредмет­ная живопись», движения митьков, битников и много еще всякой глупости. В нем всегда рождалось то, чем было беременно массовое сознание. Петербург порой напоминает мне комнату, исполняющую желания, — из «Сталкера» Андрея Тарковского.

Санкт-Петербург — это социоприродный феномен; построили его люди, почти такие же, как мы. Но по­строенное сразу начало жить автономной жизнью фено­мена. Так обретает собственную судьбу статуя, картина или книга. Так начинает жить своим умом «сделанный» нами ребенок.

Великий город стал городом русской модерниза­ции — потому что русские в XVIII—XIX вв. этого очень хотели. Об этом говорили и думали, этому хотели по­святить жизнь. А город усиливал желания, помогал об­лекать неясные мечтания в слова, превращал еле прого­воренные намерения — в поступки.

Осмелюсь напомнить: и отдельным людям, и культу­рам, сталкиваясь с Санкт-Петербургом, надо знать: это явление, находящееся вне контроля человека. Санкт-Петербург — явление, не зависящее от наших желаний или нашей воли и лишь в малой степени постигаемое нашим разумом.

Петербург сохранит главное в своей судьбе, оста­нется месторазвитием, если сохранит свое внутреннее ландшафтное многообразие. А Петербург ухитрились создать так, что утрата этого многообразия ему практи­чески не угрожает. Сказалась в этом гениальность Пет­ра, заложившего город именно здесь, именно с такими городами-сателлитами? Гениальность, которую он сам в себе постигнуть был не в состоянии? Так сказать, счи­тал, что делает одно, а его природный гений вел к со­вершенно иному? Может быть, и так. Но с тем же успе­хом можно предположить и гениальность Трезини, Ква­сова или Кваренги. Или Екатерины II. Или случайность. Или Промысел. Может быть, глубоко не случайно ука­ зывает перстом в пасмурное питерское небо ангел на Александрийском столпе. Над этим стоит поразмыслить.

Если когда-нибудь Санкт-Петербург населит другой народ, с другой культурой — и тогда Санкт- Петербург останется месторазвитием. Какие идеи будут реализовываться в нем, какие стремления и к чему овладеют его обитателями — об этом можно только догадываться.

В историю России Петербург вошел как город, не­сущий совершенно определенный комплекс идей. Чита­тель вправе как угодно относиться к идеологии «рус­ской Европы», к идее европеизации России, но именно эти-то идеи в Петербурге и проявляются. И даже шире: Петербург — вечное месторазвитие идей личной свобо­ды, независимости, индивидуализма. Эти идеи выража­ются, мягко говоря, на разном уровне: от идей либе­ральной интеллигенции конца XIX века до митька, в пьяном угаре бормочущего свое «дык...».

В 1990-е годы Петербург предстал «криминальной столицей» России. Спорить не буду — очень может быть, что и столица. Ведь то, чем беременно массовое созна­ние, обязательно должно проявиться и в Петербурге. Петербург просто обречен на положение лидера в рос­сийской культуре, и уж коли пошла волна криминализа­ции — как же ему остаться в стороне?!

Но еще в большей степени Петербург — культурная столица России. И в еще большей степени — русская Европа.

Почему?

Почему именно эти идеи?

Почему именно они так сильны в Петербурге?

Попытаемся понять еще и эту сторону жизни Пе­тербурга — причем тоже с позиций географии и других естественных наук.

Термин «урочище культуры» почти так же экзо­тичен, как «антропогенное урочище». Но ведь любое ан­тропогенное урочище создается носителями определен­ной культуры, и уж наверное, не вопреки представле­ниям и идеям носителей этой культуры.

До сих пор я пытался показать, почему город оказы­вает на людей такое огромное воздействие и почему он стал... тем, чем он стал в русской истории. Но из всего сказанного вытекает — будь на его месте любой другой город, в том числе город китайский, польский, ацтек­ский или шведский, этот город тоже был бы особен­ным, исключительным городом и тоже играл бы в исто­рии весьма необычную роль. Но это был бы другой го­род; другое урочище совсем другой культуры.

Он занимал бы другое место в пространстве другой страны, другой империи, а дома и их ансамбли строи­лись бы по другой культурной традиции, и их воздейст­вие на человека было бы все же иным.

Санкт-Петербург — это урочище русской культуры. Санкт-Петербург — это антропогенное урочище, орга­низованное носителями русской культуры для своего обитания. Но и не только для обитания: городское уро­чище создается культурой и для того, чтобы выразить свои представления и идеалы, продемонстрировать их; чтобы оказывать воздействие на всякого, кто обитает в нем или находится в нем. Как бы ни были важны город­ские урочища для жизни человека, для выполнения каких-то важных функций (производство, наука, культура и т.д.) — это еще и преобразованные уголки планеты, создаваемые как образцы, как воплощение идеала, как место для воспитания.

Исследования В.Н. Топорова, Ю.М. Лотмана, Д.С. Ли­хачева и многих, многих других показывают — в урочи­ще культуры воплощены в зрительных образах, визуа­лизированы идеальные представления его создателей. Именно эти идеи, воплощенные в камне, воспринима­ются нами и любыми другими «потребителями».

Любое антропогенное урочище — это урочище культуры. Не только Стрелка Васильевского острова, но и околица деревни Мордоплюево вполне заслужива­ет этого названия.

Вопрос, какое из этих урочищ играет большую роль в культуре. Каждая народная культура знает