а также для строительства детских лечебных учрежде­ний»[74].

Грубо говоря — кому как повезло; ведь жители Пе­тербурга и понятия не имеют об этих активных разло­мах, а уж тем более о том, живут ли они в «ультрагео­патогенной», или в «геоселюберогенной» зоне.

Пойма большой реки — всегда сложное место для поселения. Русло изменчиво — то оно проходит вдоль одного борта долины, то вдоль другого. Ста­рые русла, из которых ушла вода, заносит песком и глиной. Стоя на современной поверхности Земли, можно и не заметить, где проходило русло три тысячи или пять тысяч лет назад. Но эти захороненные рус­ла совсем небезобидны: над ними развиваются геопа­ тогенные зоны. Число онкологических и сердечных заболеваний в геопатогенных зонах возрастает в десят­ки раз. Нервно-психические патологии — классиче­ское детище геопатогенных зон. Как насчет «шаманс­кого комплекса» на 60-й параллели — не знаю; меня самого в Петербурге почему-то совершенно не тянет камлать, и уверенно говорить об этом — трудно. Но вот геопатогенные зоны продуцируют множество неврас­теников, которым прямая дорога в шаманы — это уж точно.

Причем границы этих явлений очерчиваются так точно, что у жильцов одного подъезда пятиэтажки мо­гут прослеживаться все последствия жизни в геопато­генной зоне, а в соседнем подъезде люди будут жить так же спокойно, как за тысячу километров.

Прошу заметить, геопатогенные зоны — это не зловредная выдумка из серии «а у вас аура проху­ дилась»... Или: «давайте мы вам чакру поправим!». Гео­патогенными зонами занимаются серьезные ученые с академическими степенями, статьи о них (зонах) и об их зловредном влиянии печатаются в солидных журна­лах[75].

Если русло было большой реки — то и геопатоген­ная зона большая. Если захоронено русло маленькой речки (Карповки, например) — то и вреда не в пример меньше. А в пойме огромной Невы с ее притоками и притоками притоков... Боюсь, что весь центр Петер­бурга — сплошная геопатогенная зона. Или, по крайней мере, — целая сложнейшая вязь геопатогенных зон раз­ного размера. Геопатогенных зон, оказывающих на лю­дей воздействия разные пo масштабам, но всегда нехо­рошие.

На картах, особенно с мелким масштабом, горо­да изображаются точками. Петербург тоже можно пред­ставить себе такой точкой на границах разных природ­ных сред. Но ведь «точка» тянется на 60 километров с востока на запад и на 40 — с севера на юг!

Город — это территория. Город — это некая цело­стность, и через эту целостность проходят разного ро­да границы. Приходится одновременно иметь в виду, что город Петербург — это целостность. И одновремен­но — что необходимо уметь как-то разделять эту цело­стность, вычленять в ней разнообразные пространства. В ландшафтоведении хорошо известны такие «нецель­ные целостности» — урочища[76]. Термин этот применяет­ся вообще-то в двух значениях:

1.  Как всякий участок земной поверхности, чем-то отличный и выделенный среди остальных. В этом смыс­ле и сосновый бор среди полей, и расчищенное среди леса поле — это урочище. Разумеется, в этом смысле и город — вообще всякий город — может рассматривать­ся как урочище.

2.   Как сопряженная система элементарных ячеек ландшафта — фаций. В ландшафтоведении фация — это участок поверхности Земли, характеризующийся полным единством всех компонентов ландшафта: мате­ринской породы, микроклимата, водного режима, поч­вы, биогеохимических циклов, фауны и флоры. Урочи­ще — это сопряженная система таких фаций.

В этом смысле далеко не всякий сосновый лес может рассматриваться как урочище. Скажем, сосно­ вый лес с одним типом травяной растительности, на одном типе почв, одинаково увлажненный на всем про­тяжении и с одним составом видов животных — это не урочище, а фация. Вот если в одном месте (допус­тим, на склоне холма) соединяются сосновые леса с разным подлеском (брусничные и травяные), состав подпочвы различен, встречаются поляны, а склон хол­ма спускается к речке (то есть форма рельефа, склон холма, соединяет много различных фаций) — тогда это урочище.

Но город при любых обстоятельствах — это никак не фация. В городе всегда есть районы с застройкой различного типа. Всегда есть улицы и площади; обяза­тельно должны быть здания разного назначения — т.е. с разным режимом использования; непременно есть выходы к воде или колодцы, акведуки и т.д.; очень час­то в городской черте есть хотя бы небольшие сельско­хозяйственные угодья. Городская территория всегда организована сложно и включает много фаций.

Но тогда, при таком понимании урочища, можно уже и сопоставить городские урочища. Можно выяс­нить, в какое из них входит большее число фаций и на­сколько эти фации отличаются друг от друга. Появляет­ся возможность выявить степень внутренней контраст­ности городского урочища.

Эту внутреннюю контрастность уже неправильно будет называть контрастностью. Гораздо точнее и пра­вильнее будет говорить о «мозаичности»: ведь урочи­ще — единое явление, состоящее из компонентов мо­заики. Каждая фация — это кусочек мозаики, сопряга­ясь, все эти кусочки творят урочище.

Наверное, не все читатели внутренне готовы к применению подобных терминов. Слишком глубоко вне­дрилось в сознание людей: есть разные отрасли знания, и смешивать их нельзя. В каждой науке и отрасли зна­ния — свои термины, свой понятийный аппарат. Приме­нять их можно только в этой отрасли знания, и ни­где больше. Нельзя говорить о человеке как природном объекте — это «ненаучно». Нельзя говорить о лесах и полях, как о текстах, которые надо прочитать. Тем более глубоко «ненаучно» говорить о «разуме приро­ды» или о «выборе путей развития», который совершает река.

К счастью для всех и для науки, в конце XX века сложилась совсем другая наука. Как и полагается в жизни специалистов, одни поносят ее на чем свет сто­ит, другие отрицают, что такая наука существует... но есть и третьи, которые данными этой науки пользуют­ся. Называют это направление не очень простым сло­вом «постнеклассическая наука»... На самом деле это не очень важно, но посудите сами, — не мог же я не ска­зать, как она называется и какие страсти кипят вокруг постнеклассической науки.

А в данный момент для нас главное — ни в XIX, ни в первой половине XX века наука не могла объяснить, чем удивителен Петербург. Теперь такая наука есть. Уже знаменитый физик Нильс Бор в 20-е годы XX века ввел понятие «принцип дополнительности».

Чтобы полнее понять любой объект, говорил Нильс Бор, нужно одновременно рассматривать его средства­ми разных научных дисциплин. Нужно увидеть объект изучения с разных сторон и позиций. И чем больше по­зиций, тем полнее полученное знание.

А еще есть и такой «принцип относительности», вве­денный в науку А. Эйнштейном. Согласно этому прин­ципу объект — это то, чем мы его считаем. В начале XX века для многих ученых было шоком — элементар­ную частицу света допустимо считать и волной, и частицей. Ничто не будет ошибкой: можно считать и час­тицей, и волной, все в полном порядке.

Но тогда и город можно считать центром науки, экономическим центром и ландшафтом одновременно. В любом случае — никакой ошибки.

Согласно принципу относительности город — это и точка на карте, и пространство, и общность людей, и экономический центр, и центр культуры и науки.

С точки зрения принципа дополнительности чем больше таких взглядов с позиций разных наук, тем