совсем так, как их планировали Екатерина II и Александр I, a уж тем более Петр I. А кроме этих идей в Петербург, совершенно независимо от воли царственных зодчих, проникли и другие идеи, которых никто не ожидал.

Московия считала себя вовсе не одним из госу­дарств русского народа и не одним из преемников киевско-новгородской Руси. Московия считала себя ЕДИН­СТВЕННЫМ преемником и единственным «правильным» государством русских.

Москва очень нервно относилась к тому, что Вели­кое княжество Литовское и Русское называло себя та­ким образом, а Великий князь Литовский и Русский на­зывал себя государем русских. Так и нервничали до разделов Речи Посполитой в конце XVIII века, до унич­тожения «проклятых конкурентов».

Москва уничтожила Новгород, а до последних воль­ных новгородцев добралась, завоевав шведские облас­ти Прибалтики.

Москва «собирала» русские земли, уничтожая вся­кую возможность политического плюрализма: всякий русский должен быть подданным Москвы!

Москва плохо относилась и к идейному плюрализму. Если есть только одна столица — Москва, а у Москвы есть только один центр — Кремль. Если все дороги продолжаются московскими улицами и сходятся к Красной площади (как римские сходились к столбу Милию), то какой смысл говорить о разных, и притом оди­наково значительных идеях?

В любой ситуации возможно только одно правиль­ное решение. Еще можно спорить о том, какое же из них правильное, а какое — нет. Но нет никакого смысла говорить даже о «более правильном» и «менее правиль­ном» решении. Тем более, что какие-то причудливые идеи нескольких разных и притом одинаково правиль­ных решений чужды московскому духу.

Первоначально и Петербург планировали строить как некое подобие Москвы. Но, во-первых, Петербург все-таки спланировали совершенно по-иному — о чем мы будем говорить в другое время и в другом месте.

Во-вторых, само существование Петербурга уже разрушает главную идею Московии.

Действительно, в Древней Руси было два одинаково важных и значительных города — Киев и Новгород. Не­сколько поколений подряд, до эпохи раздробленности, будущий князь всего государства воспитывался в Нов­городе.

Вплоть до XV—XVI веков, когда на все русские кня­жества чугунной задницей уселась Московия, на пространстве Руси конкурировали несколько городских центров.

Одновременно в XII—XVI веках складывались регио­ны (Северо-Запад, Северо-Восток, Юго-Запад, Центр) со своими экономическими и социально-политическими особенностями. Фактически каждая русская земля в этот период имеет свой региональный центр (среди все­го прочего, из этого следует весьма неожиданный вы­вод — то, что называют «феодальной раздробленно­стью», имеет много преимуществ).

В XV—XVI вв. Московия стремится уничтожить этот полицентризм. Платой за разгром земель и их центров становится обеднение потенциальных возможностей, степеней свободы развития страны, общего числа идей.

Московия всем загнула салазки, выбила бубну, по­казала Москву, спустила шкуру, навешала пинков, всех построила и стала учить, как жить.

Но тут... Но тут появляется этот ужасный Санкт-Пе­тербург, и опять как во времена Киева — Новгорода, складывается дихотомия Москва — Петербург — двух столиц.

Ничего плохого и страшного в этом нет, наоборот — самые застойные периоды развития России — это пе­риоды моноцентричные. Например, советский пери­од — это классическое время подавления всех центров, кроме одного-единственного — Москвы.

Все европейские государства формировались между несколькими центрами. Примеры: Краков — Варшава; Лондон — Кембридж — Оксфорд — Брайтон — Кар­дифф; Берлин — Мюнхен — Гамбург — Любек — Вена; Киев — Новгород — Владимир — Суздаль — Галич.

Единственное исключение вне Европы — это дина­мичная Япония, где с VIII—IX веков сложились несколь­ко городских центров общеяпонского масштаба — Киото-Эдо (Токио) — Нара, да еще много местных центров, возглавлявших отдельные земли.

Можно считать доказанным, что при наличии не­скольких центров территория страны развивается рав­номернее. Каждый центр становится центром некого региона. Если такой центр задавлен — то и экономика региона становится депрессивной.

Гипертрофия Москвы, захирение большинства ре­гиональных центров означало, что экономическое раз­витие районов, которые много чего могут дать, или не будет происходить вообще, или будет происходить од­нобоко и уродливо.

В этом смысле появление Петербурга — второй сто­лицы, огромного экономического центра — это только хорошо. Но тут, конечно, вопрос не только подъема дру­гих, альтернативных Москве центров. Проблема в том, что Петербург мгновенно стал не чем-то дополняющим Москву, а альтернативой Москве. В России оказалось вдруг не одна столица, а две. Два города примерно од­ного значения, но представляющие разные варианты русской культуры. Россия одна — а столицы в ней две! И культурных центра тоже два, каждый со своей спе­цификой. Две версии русской культуры, образа жизни, поведения, общественной организации.

Как же быть с любимой московитской идейкой про единственно возможное решение любого вопроса? О единственности истины и отсутствии альтернатив?!

Наверное, Петербург — это самая неблагодар­ная, самая бунташная столица империи, которая когда-либо существовала на свете.

Казалось бы — уж петербуржцы-то должны лояль­но относиться к властям предержащим. А они проявля­ют постоянное, устойчивое стремление дистанцировать­ся от начальства, жить не по велениям царей и чинов­ников, а по собственной воле.

Культ частной жизни, попытка уклониться от госу­дарственного тягла, умение и желание копить деньги, насмешливое отношение ко всякому «должен» и «обя­зан»... Нет, Петр хотел явно не этого!

Уже в начале — середине XIX века проявляется па­радоксальное сходство жителей Санкт-Петербурга и новгородцев — жителей Древнего Новгорода. Та же ак­тивность (Лев Гумилев назвал бы ее пассионарностью), та же ориентация на Европу, тот же отказ относиться к властям и их решениям со звериной серьезностью.

Мало того что петербуржцы парадоксальным обра­зом напоминают древних новгородцев. Сам Петербург начинает выполнять функцию давным-давно убитого московскими царями Новгорода. Огромный город на русском Северо-Западе, всего в 120 километрах от Нов­города, он неизбежно становится центром, к которому тяготеет Северо-Запад. Тяготеет и экономически, и со­циально, и интеллектуально... Во всех отношениях. В Пе­тербург переселяются те, кто поэнергичнее и поумнее, в Петербург везут дрова и репу, хомуты и молоко. В Пе­тербурге учатся. Из Петербурга привозят книги, сплет­ни и идеи.

Если проследить, для какого именно региона Санкт-Петербург становится своего рода «региональной сто­лицей», то легко убедиться — это как раз территория Новгородского государства.

А ведь с кем с кем, а с Новгородом Великим у Моск­вы свои, давние счеты... Да и со всем Северо- Западом тоже. Ведь Москва была носителем идеи авторитарной власти, и красным огнем наливались глаза ее властите­лей от одной мысли про какие-то права человека или про власть с ограниченным диапазоном возможностей. Эт-то что еще за крамола?! Европу тут развели, да?!

Разные части Руси уже в древности были «в разной степени Европой». Задолго до Санкт-Петербурга Севе­ро-Запад Руси был... нет, уже даже не окном. Пожалуй, целым проломом в крепостной стене азиатчины.

Здесь стоял Новгород, бывший членом Ганзы. Я с уважением отношусь к имени Л.Н. Гумилева, но что по­делать, если Лев Николаевич в очередной раз придумал то, чего нет, но что «должно быть» согласно его теории — будто Новгород был неравноправным членом Ганзы. Нет! Новгород был равноправным, вполне обычным чле­ном Ганзы.

Все города этого Союза, кроме пяти главных немецких городов во главе с Любеком, были