Гренландия — Гренландией, думал отец, а у нас есть задачи и поважней. Многим районам грозило разорение. Государственный долг был так велик, что даже проценты на него превышали весь прежний бюджет. Долг с каждым годом все возрастал, и не пред­принималось никаких шагов к тому, чтобы как-то исправить поло­жение.

В это время Нансен познакомился с молодежью, интересующейся политикой. Один из них, инженер Юаким Лемкуль, при­езжал в Пульхёгду, чтобы ознакомить отца с проектом новой по­литической организации. Мысли, высказанные им, для отца были не новы. Он увидел в этой программе свою заветную мечту «спло­тить норвежский народ»— города и села, все партии, все сословия. Отец считал, что в этом заключается единственная возможность спасения «нашего тонущего корабля».

После совещания у Миккельсена в Гамлехаугене в 1925 году был образован Отечественный союз. В его программе выразилось стремление старых соратников по 1905 году упрочить будущее Норвегии... На учредительном собрании в Бергене выступил Миккельсен, а в нашей столице, которая с 1925 года была переимено­вана в Осло, выступил Нансен. Через несколько месяцев Миккельсен скончался, и теперь Нансену предстояло продолжить эту рабо­ту, пока позволят силы.

Отечественный союз ставил своей целью поднять экономику и промышленность страны, а имя Нансена стало знаменем, вокруг которого сплачивался он в первые годы своего существования. Даже те, кто не вдавался особенно в политические цели союза, шли за Нансеном, и при жизни отца в него входило много беско­рыстной молодежи. Самый большой митинг состоялся на стадионе в Тёнсберге летом 1928 года. Послушать выступление отца собра­лось тысяч пятнадцать народу. Мы с ним стояли наверху и смотрели, как сюда приближалось от города длинное факельное шествие. Красивое это было зрелище в светлый летний вечер. Когда отец, все еще гибкий и стройный, направился к трибуне, все разом стихло.

Самое горькое в нашей истории, говорил отец,— это наша не­способность объединиться. Сам он не политик, а потому не ослеп­лен пристрастиями и может яснее взглянуть на все происходящее. Партийная раздробленность, по его мнению, представляет собой наибольшую опасность для нашей страны. Она неестественна и не­здорова. Наших хейре и венстре разъединяют сейчас пережитки тридцати— сорокалетней давности. Противоречия между осталь­ными буржуазными партиями также несущественны. Но если противопоставить эти партии и партию коммунистов, то здесь дей­ствительно обнаруживается непреодолимая пропасть как в миро­воззрении, так и в программе.

Сейчас наша задача — поставить на ноги экономику страны и создать человеческие условия для всех классов. Нам придется экономить на государственных расходах, чтобы начать выплату долга, и уменьшить бремя налогов. Сделать можно многое, отчасти даже малыми затратами, но одна партия с этим не справится. Тут все должны сплотиться.

Нужно использовать все присущие нашему народу таланты и особенности характера. Некоторые, думают, что мы должны громко заявить о своих забытых правах на какие-то области и страны. А это совершенно не годится. Подъем страны должен основываться на наших собственных, внутренних ресурсах, на их использовании и совершенствовании. «Так сплотим же всех норнежцев и норвежек, чтобы сообща добиться расцвета нашей ро­дины и обеспечить будущее норвежского народа!»

Со времени первой мировой войны отец неуклонно верил в то, что политика крупного масштаба может объединить партии и на­род вокруг важнейших национальных задач. К партийной политике он не питал уважения. Думаю, что ему и в голову не приходило, что можно представлять какие-то взгляды и интересы посредством существующих партий, они просто не существовали для него, он не верил, что с их помощью можно привести какое-то дело к по­беде. Он принимал всерьез споры между муниципалитетами и стортингом и не признавал за партиями их роли как проводни­ков демократии и глашатаев воли народа. Так мне по крайней мере кажется сейчас, когда я оглядываюсь на прошлое. Не знаю, может быть, отец достиг бы большего, если бы понял, что нужно не стоять вне партий, а самому заняться партийной политикой, с тем чтобы она стала более дельной и бескорыстной.

До мировой войны одно время казалось, что он близок к этой мысли. Он принял участие в создании партии Свободомыслящих венстре, которая возникла как оппозиция старым венстре. Но он не участвовал в деятельности партии и так и не научился под­чиняться разумным партийным требованиям. В Отечественном союзе он тоже признавал только то, что соответствовало его собственному представлению об идеальном народном единении.

В то время, когда он боролся за создание этой партии, многие понимали его неправильно. Но он вовсе не был, как считали не­которые, сторонником фашизма, ни он, ни Миккельсен. Напротив, в Лиге наций он всегда выступал непримиримым противником Муссолини, в принципе отрицая политику силы. Не был он и «вра­гом коммунизма», как говорили другие. Он не верил в необходи­мость коммунизма в Норвегии, но признавал и понимал причину коммунизма в России и стремился судить о Советах справедливо.

Он был за политику единения — на рационалистической ос­нове — и понимал под нею единение во имя главнейших интере­сов, такое единение, чья сила в разносторонности, при которой равны возможности всех сил и все они используются. Он не хо­тел отказываться от партий, но хотел поднимать великие социаль­ные вопросы, вокруг которых могли бы объединиться добровольно все партии.

В эти годы многие считали, что для Нансена есть достойные задачи на родине, среди этих людей были и некоторые партийные лидеры. Во время правительственного кризиса 1926 года была сделана попытка создать неполитическое коалиционное правитель­ство во главе с Нансеном. Венстре и их лидер Юхан Людвиг Мувинкель[215] ушли в отставку, Ивар Люкке[216] должен был создать правительство большинства в коалиции с Крестьянской партией, но Крестьянская партия отказалась войти в правительство без венстре. В это время независимо от стортинга было высказано предложение сформировать правительство во главе с Нансеном. Предложение исходило от руководства Свободомыслящих венстре, и, вероятно, авторами его были Ула и Рольф Томмесены из газеты «Тиденс Теин». Во всяком случае, предложение было подписано  Рольфом Томмесеном и вручено представителям буржуазных партий стортинга. В качестве программы этого правительства предлагалось стабилизировать финансы.

Лидеры хейре, венстре и свободомыслящих венстре в пар­ламенте единодушно решили не принимать предложения, но сперва Люкке должен был узнать, что думает о таком Правительтве стортинг. Он готов был лояльно отнестись к этой мысли, если окажется, что под ней есть политическая почва в лице боль­шинства стортинга. Однако такой почвы не нашлось, к тому же и хейре, и венстре возражали, и тогда Ивар Люкке сам составил правительство.

Опытные парламентские деятели говорят, что план был не­надежным и преждевременным. В Норвегии еще не бьио прави­тельства, которое было бы образовано независимо от партий, представленных в стортинге. Отец тоже не относился к нему серьезно, но сама идея была ему по душе, и, насколько мне известно, он не ответил категорическим отказом. Он поставил условие, чтобы это предложение было единодушно принято всеми буржуазными партиями, не питая никаких иллюзий относительно такой возмож­ности. Люкке сказал, что сам он всячески отговаривал Нансена от этой затеи. Вероятно, как раз в такой момент я неожиданно появилась в Пульхёгде. Адвокат К. Ф. Мишле, бывший государ­ственный советник от партии Хейре, сидел у нас в холле и беседо­вал с отцом.

Я сразу же поняла, что между ними шел оживленный спор. Наконец Мишле открыл последнюю карту: «Брось, Нансен,— услышала я,— ты не политик, для тебя попасть в правительство ничего не значит. А я вот, к примеру, в политику влюблен. Жить без нее не могу». Отец просиял, как солнышко. Он согласен, со­ вершенно согласен. Для него это ничего не значит, напротив, для него это даже жертва. Он бы рад от этого избавиться.

«Ах, я, наверное, помешала?»— сказала я и хотела уже уда­литься. «Что ты, не уходи никуда, дружочек!— горячо сказал отец.— Мы уже наговорились, иди сюда, посиди с нами. Попьем, пожалуй, чайку».

Мишле тоже стал меня уговаривать остаться. Он был весел, любезен и совершенно счастлив результатом своей беседы с отцом.