— Мы думаем так же, как и ты, — ответил за всех Рычып.

…Перед последним экзаменом вдруг пошел дождь и растопил остатки нерастаявшего снега. В селении не осталось ни одного сугроба, но на море далеко до самого горизонта все еще тянулся припай. Он крепко цеплялся за берег и не собирался уходить. Охотники выгружали свою добычу в Кэнискуне и оттуда на собаках привозили ее в Улак.

Ринтын еще зимой узнал, что при восточном факультете Ленинградского университета открылись подготовительные курсы, на которые принимались лица, окончившие семилетнюю школу. Это известие еще больше укрепило Ринтына в его решении.

Однажды, проходя мимо пекарни, Ринтын увидел нуукэнских охотников. Они пришли за хлебом на байдаре и причалили против стойбища, на припае. Ринтын подошел к пожилому эскимосу, увязывавшему мешки со свежим хлебом, и робко попросил его:

— Вы не возьмете меня с собой?

— А куда тебе ехать?

— В Ленинград…

Эскимос поднял голову, оглядел Ринтына сверху донизу, усмехнулся и сказал:

— Наша байдара до Ленинграда не дойдет.

— Мне бы пока до Нуукэна доехать, — сказал Ринтын, — а там видно будет. Я заплачу за проезд.

Эскимос попробовал на вес мешок, еще раз взглянул на Ринтына и кивнул головой:

— Можем взять до Нуукэна. Только вместо платы ты отнесешь мешок с хлебом до байдары.

— Согласен! — закричал Ринтын и, не чувствуя под собой ног, помчался в интернат собрать свои нехитрые пожитки.

Как ни уговаривали учителя и друзья Ринтына подождать, пока придет официальный вызов, юноша был непреклонен.

Ему казалось: только стоит начать путь, как уже никакие препятствия не остановят его.

…Уже позади скала Ченлюквин. Растаял в светлом воздухе силуэт Вечноскорбящей, и только теперь Ринтын посмотрел вперед. На глазах у него были слезы. Чтобы их никто не заметил, он низко склонился над бортом, и лицо его забрызгали волны. Сердце щемило так, будто его сильно сжимали мягкими рукавицами. Рядом с сердцем лежал комсомольский билет, свидетельство об окончании Улакской неполной средней школы, справка из сельского Совета, деньги, выданные из колхозной кассы, и еще пачка денег, заработанных на строительстве Кытрынского аэродрома.

Когда дядя Кмоль уехал работать в Кытрынский райисполком, Ринтын завербовался на строительство аэродрома. Тогда он плыл по морю мимо Нуукэна на настоящем океанском пароходе и ему довелось стоять рядом с капитаном на мостике…

Едва спрыгнув на берег в Кытрыне, Ринтын увидел на прибрежной гальке множество незнакомых следов. Вот кто-то оставил на мокром песке аккуратные четырехугольники. Две глубокие колеи, идущие вверх к домикам, совершенно озадачили Ринтына. Он пошел по этим диковинным следам, перевалил через галечную гряду, намытую волнами, прошел мимо низких строений собачьего питомника и подошел к складу. Обогнув его, Ринтын остановился, не поверив своим глазам: перед ним стояли настоящие автомобили! Всего автомашин было двенадцать, Ринтын быстро сосчитал их глазами.

Он осторожно провел рукой по крылу одной машины, словно желая убедиться, что это не сон, а явь, заглянул в кабину, потрогал пальцами черные, выпуклые кубики покрышек и отошел в сторону, чтобы взглядом охватить весь автомобиль.

Ринтыну очень хотелось осмотреть машину спереди, но его удерживал невольный страх, хотя он прекрасно знал, что машина без человека не поедет. Может быть, страх объяснялся схожестью машины с живым существом: вот фары — глаза, голова — мотор, ноги — колеса.

Потом Ринтыну доводилось много раз ездить на машине, но он никогда не забывал тот первый день, когда колеса автомобиля покатились по глубокой колее. Дно кузова подпрыгивало и подбрасывало Ринтына. Из белесоватого утреннего тумана навстречу бежали маленькие озерца, чахлые кустики и моховые кочки. На лицо Ринтына холодной влагой оседал туман. Ринтын тогда старался понять: с чем можно сравнить ощущение езды на машине? Это было совсем не то, что езда на собаках, вельботе, байдаре. Ему казалось, что он скачет верхом на живом существе. Должно быть, так чувствует себя всадник на коне.

Проработав два месяца на строительстве аэродрома, Ринтын к началу учебного года возвратился в Улак. Перед отъездом он навестил дядю Кмоля.

Дядя Кмоль работал инструктором райисполкома. Он был очень рад встрече с Ринтыном, очень хотел оставить его у себя. Но Ринтын отказался. По случаю прихода дорогого гостя пили чай не за столом, а на разостланной на полу клеенке.

— Значит, не хочешь оставаться? Поживи в интернате, привыкай к житью в деревянной комнате. Это тебе пригодится, когда будешь жить в настоящем городе. А то видишь, — дядя в смущении развел руками, — потихоньку чай на полу пьем… Счастливо ехать, Ринтын. Заработанные деньги береги. Они тебе пригодятся на пути в высшую школу.

Последний год в Улаке Ринтын жил в новом интернате. Огромный дом с гулкими коридорами, большой столовой, где, как под скалами, можно было вызывать эхо, поначалу пугали Ринтына, но со временем он и другие ребята привыкли. Вспоминая рассказы Анатолия Федоровича о Ленинградском университете, Ринтын представлял себе знаменитый университетский коридор таким же, как длинный, проходивший через все здание, коридор улакского интерната.

Теперь мечта близка к осуществлению. Байдара, зарываясь носом в волны, плывет, правда, а Нуукэн, но уже по направлению к Ленинграду. Пожилой эскимос, который разрешил Ринтыну сесть в байдару, подзывает его к себе, и Ринтын ползет по хлебным мешкам, рискуя свалиться в воду.

— В Нуукэне тебе придется долго ждать вельбота до Кытрына, — говорит он. — Пока весенний промысел не закончим, ни один вельбот не уйдет из нашего селения. Так распорядился Кожемякин. Даже за хлебом не разрешил на вельботе: говорит, обойдетесь байдарой. Чудной человек! Сам за всю жизнь не съел ни кусочка моржового мяса, а все требует: давайте больше моржа!

— А что, в Нуукэне пекарни нет? — спросил Ринтын.

— Есть пекарня, только еще не достроена. У нас и пекарь свой есть — Симиквак. Всю зиму в Гуврэле учился у знаменитого Павла Николаевича. Говорит, хорошо научился печь. Пока он у нас в бригаде гарпунером.

— И сейчас он с вами? — спросил Ринтын. Ему не терпелось узнать новости о Пете и Павле Николаевиче.

— Нет, остался в Нуукэне. Наблюдает за кладкой печи… А вот и наш Нуукэн. — Старик пальцем с обломанным ногтем показал на горизонт. Как ни напрягал зрение Ринтын, кроме зубчатой, похожей на пилу скалы, ничего не заметил.

Когда байдара подошла к кромке небольшого припая, Ринтын увидел темные яранги, расположенные входом в сторону моря. На берегу белели палатки охотников, приехавших в Нуукэн на промысел из других селений и стойбищ.

Ринтын сошел на берег. Он никого не знал в Нуукэне и был в затруднении: куда идти? На берегу столпилось много народу, все радовались привезенному хлебу, удачному путешествию на утлой байдаре по ледовитому морю.

Пожилой эскимос показал Ринтыну на охотника в белой камлейке:

— Вот он, наш пекарь Симиквак.

Потоптавшись еще немного среди незнакомых людей, Ринтын приблизился к Симикваку и, тронув его за рукав, спросил:

— Вы знаете Павла Николаевича?

— Пекаря?

— Да.

— Как же не знать! Воо-како! Это мой учитель. А ты откуда о нем слышал?

— Я знаю не только его, но и Петю и тетю Дусю. Они долго жили в Улаке.

— В Улаке? — Симиквак наморщил лоб. — Тогда ты должен знать тамошнего сироту, которого зовут Ринтын. Он друг Пети.

— Это я, — тихо сказал Ринтын.

Симиквак уставился на Ринтына и неожиданно сказал по-русски:

— Вот так химия! — и добавил по-чукотски: — Я не думал, что ты такой большой. Ты, наверное, направляешься в высшую школу? Говорил мне Петя, что ты давно думаешь об этом.

— Вот начал путь, — ответил Ринтын.

— Ты где остановился? — спросил Симиквак. И, услышав, что Ринтын никого здесь не знает, предложил:

— Мы же с тобой хорошие знакомые. Павел Николаевич столько рассказывал о тебе. Пошли ко мне.

Ринтын поселился у Симиквака. Яранга была наполовину выдолблена в скале и издали походила на груду беспорядочно сложенных камней. Она стояла на краю стойбища у самого подножия высокой горы, круто уходящей к небу. Вход в ярангу был скорее похож на звериный лаз, нежели на вход в человеческое жилище. Ринтын ожидал увидеть внутри тесный чоттагын и маленький полог, но яранга оказалась очень просторной. Чоттагын, правда, был меньше, чем в улакских ярангах, но зато полог был достаточно вместителен. Он даже разделялся на две части небольшой ситцевой занавеской.

Симиквак кивнул головой в сторону занавески:

— Здесь жила моя дочь — учительница. Теперь она перебралась в настоящую квартиру и даже русское имя себе взяла — Валентина.

В его голосе чувствовалась гордость за дочь, но в то же время старику было грустно и одиноко. Чтобы как-нибудь утешить его, Ринтын сказал:

— У нас в первом классе был учитель Иван Иванович Татро. Когда он стал председателем колхоза, его снова стали звать просто Татро.

— Кто знает, как правильнее. Вот и сын пекаря Петя все доказывал нам, что в хлебопечении главную роль играет химия. Знаки чертил, похожие вроде на буквы, но непонятные. Однажды из-за этой химии мы чуть не испортили тесто. С тех пор Павел Николаевич говорит: вот так химия! А ты, наверное, знаешь, что такое химия?