припая. Когда Наум Соломонович хватался за ружье, на воде, кроме широко расходящихся кругов, уже ничего не было.

— Наум Соломонович, — учил его Ринтын, — нужно все время смотреть на воду и ждать.

— Глаза устают, — отвечал Наум Соломонович, щурясь на низкое солнце, заливавшее ослепительным светом морской лед.

— Настоящий охотник, — говорил ему Ринтын, — должен часами неподвижно сидеть на льдах и караулить нерпу.

— Хорошо, — отвечал Наум Соломонович и откладывал в сторону шахматную доску.

Однажды ему все-таки удалось убить нерпу. Ринтын в это время сидел в двухстах метрах от него, за большим торосом. Раздался выстрел и вслед за ним такой вопль, что Ринтын в испуге вскочил. 'Прострелил себе что-нибудь', — думал он, перепрыгивая через ропаки.

Наум Соломонович стоял, приплясывая, у края припая и то и дело вскидывал в руке винтовку.

— Что случилось? — крикнул ему Ринтын.

— Нерпу убил! Вон она плавает. — Наум Соломонович указал дулом на воду. — С одного выстрела убил!

— Что же вы стоите? Надо скорее ее вытаскивать, пока не утонула! Где ваш акын?

— На нарте лежит… Здорово же я ее саданул!

Ринтын размотал акын, зацепил нерпу и вытащил ее на лед.

— Ну, какова добыча? — с гордостью спросил Наум Соломонович, как будто он застрелил по меньшей мере моржа.

— Ничего, — ответил Ринтын, — обыкновенный старый самец. Мясо у него невкусное.

Наум Соломонович тут же потерял всякий интерес к дальнейшей охоте и стал торопить Ринтына ехать домой.

— Еще рано, — доказывал ему Ринтын. — Поохотимся еще немного.

Но Наум Соломонович был неумолим. Он оттащил к нарте нерпу и собрал рассыпанные по льду шахматные фигуры.

Всю обратную дорогу он рассуждал вслух о своей добыче:

— Печенка, пожалуй, съедобная, поскольку она богата витаминами. А из шкуры можно сшить куртку.

— Шкура-то плохая, желтая. Волос редкий. Лучше шить куртку из шкуры молодого нерпенка.

— Нет уж, Ринтын. Как-то приятно носить на себе добытое собственными руками… Ты попроси, пусть тетя Рытлина разделает нерпу.

Обычно Наум Соломонович отправлялся домой, как только нарты достигали берега улакской косы. На этот раз он изменил своей привычке и доехал вместе с Ринтыном до самого дома дяди Кмоля.

Ринтын выпряг собак, а туши нерп оставил перед порогом, зайдя в дом за водой. Он облил головы трех убитых им нерп.

— Что ты делаешь? — с удивлением спросил Наум Соломонович.

— Такой обычай, — ответил Ринтын. — Нерпы — водяные жители, пока везли, жажда их измучила. Теперь даю им попить, а то, если я им не дам воды, дух морских зверей рассердится на меня и больше не будет удачи.

— Тогда, пожалуй, и я полью мою нерпу!

Наум Соломонович отобрал у Ринтына ковш и вылил всю воду на голову своей нерпы.

С того дня Наум Соломонович перестал брать с собой на охоту шахматы. Теперь Ринтыну приходилось уговаривать ехать домой увлеченного охотничьим азартом заведующего улакским магазином.

— Послушай, Ринтын, — сказал как-то Наум Соломонович, — не поговорить ли мне с твоим дядей как с представителем власти? Слух такой есть, что у нашего Журина руки не совсем чистые.

Ринтын понял слова Наума Соломоновича буквально и даже представил себе такую картину: заведующий торговой базой погружает в белоснежную муку свои испачканные грязью руки…

Прошло несколько дней, и действительно, приехавшая из Кытрына комиссия обнаружила под полом и на чердаке домика заведующего торговой базой целый склад. Чего тут только не было! Ящики со сгущенным молоком, мешки с сахаром, с мукой, оленьи туши, связка стеариновых свечей, несколько мешков, набитых первосортными песцовыми и черно-бурыми шкурками. Восемь чемоданов были заполнены шерстяными отрезами, шелком и новенькой, неношеной обувью.

Ринтын, заглянувший в дом, был поражен обилием всевозможных вещей, в беспорядке нагроможденных друг на друга.

— Вот жадный! — с удивлением сказал Кукы, оглядывая все это богатство.

Ринтыну стало противно. Раскиданные по полу вещи представились ему пищей, исторгнутой обратно из желудка жадного, ненасытного зверя.

Наума Соломоновича назначили временно исполняющим обязанности заведующего торговой базой.

Но даже это высокое назначение не отбило у него охотничьей страсти. Едва только он закончил принимать склады, как уже просил Ринтына заехать за ним вечером.

— Говорят, в Кэнискуне утки появились, — сказал Наум Соломонович и показал Ринтыну мешочек. — Вот немного дроби я нашел в складе.

Весенняя охотничья пора почти не оставляла времени для сна. На уроках, чтобы не заснуть, Ринтын ставил на две крайние ножки скамейку, на которой он сидел за партой, и так, раскачиваясь, потихоньку дремал. Стоило ему уснуть покрепче, как скамейка с глухим стуком вставала на все четыре ножки и будила его.

Последние дни все в Улаке жили в ожидании победы, и тем не менее сообщение о капитуляции фашистской Германии ошеломило всех.

Все стойбище мгновенно украсилось красными флагами. С моря вернулись охотники: их вызвал лучом маяка монтер Тэнмав.

Деловито оглядев кумачовые полотнища, развевающиеся на весеннем ветру, старый Рычып сказал:

— Правильно сделали победу. Вовремя. Флаги от Первомая не успели далеко убрать.

Из школы вынесли на улицу несколько столов и устроили трибуну. Никто не делал доклада, каждый, кто хотел, взбирался на стол и говорил.

— Товарищи! — сказал старый Рычып. — Наконец-то мы дождались победы. Известно, что каждому хотелось быть на фронте и самому воевать. Но всякому воину нужна была опора в тылу. Вот мы и были такой опорой. Все вы помните того огромного кита, которого я внес в фонд обороны! Думаю, что на эти деньги был построен не один танк, дошедший до Берлина. — Старик снял малахай и, размахивая им, продолжал: — Война помешала нам строить нашу жизнь. Зато победа открывает нам широкую дорогу, чтобы идти дальше и дальше, и мы пойдем вперед, не останавливаясь и не оглядываясь назад…

Чем дальше говорил старик, тем речь его становилась все более плавной, фразы закругленнее и благозвучней.

— Довольно! — остановил его Кукы. — В такой день не ты один хочешь говорить!

Старик сконфуженно надел малахай и, слезая со стола, виновато сказал:

— Прости. Я вообразил себя на — колхозном собрании.

Кукы влез на стол и встал, широко раздвинув ноги. Он редко выступал перед народом, и поэтому все притихли, ожидая, что Кукы скажет что-нибудь особенно значительное.

— Товарищи! — выкрикнул Кукы и замолчал, как бы собираясь с мыслями. Он поглядел на ясное небо, на толпу людей перед собой, взглянул зачем-то себе под ноги, и, как только на глаза ему попался красный флаг, он вдруг вобрал в себя воздух и во всю силу крикнул: — Да здравствует наша героическая армия!

Оказалось, что он больше ничего не собирался сказать. Он сошел с трибуны вспотевший, хотя стоял на ней всего лишь несколько минут.

В школе все классы были открыты. Колхозный клуб не мог вместить всех желающих. В большом зале танцевали, в классах пели песни.

Наум Соломонович, яростный противник продажи спиртных напитков, на этот раз изменил своему правилу.

От вина веселье еще больше разыгралось. Смех и песни продолжались до полуночи. Самые отъявленные забияки, готовые лезть в драку после первой же рюмки, были на редкость добродушны и целовались друг с другом.

Поздно вечером с полярной станции принесли телеграмму. Она была от Анатолия Федоровича и Лены с поздравлениями по поводу победы.

Ринтын несколько раз перечитал телеграмму и долго не мог заснуть.

В то лето, казалось, весь Улак готов был тронуться с места. Уезжали многие учителя, приехавшие по контракту на трехлетний срок, а проведшие здесь по шесть и больше лет. Пекарь дядя Павел со всей семьей перебирался на новое местожительство в бухту Гуврэль. Уезжал дядя Кмоль с женой Рытлиной работать в райисполкоме.

Все отъезжающие ожидали прихода буксирного парохода «Водопьянов», который должен был привезти в Улак бригаду строителей на достройку здания интерната и захватить с собой пассажиров.

Ринтын решил остаться в Улаке. Сначала дядя Кмоль попытался его отговорить.

— Я не хочу уходить из нашей школы, — возражал на дядины доводы Ринтын. — Ведь остался всего лишь один год. А на новом месте и без меня у вас будет много хлопот.

— Тогда договоримся вот как, — предложил дядя Кмоль. — Сейчас ты пока остаешься в Улаке. Через месяц начнут строить аэродром недалеко от Кытрына. Там поработаешь до начала школьных занятий. Заработок весь будет твой. Если справишься, тогда можешь возвращаться в Улак и жить самостоятельно. Но в Улаке ты обязательно должен жить в интернате. Интернат — это настоящий дом, не то что наш. Ты в нем будешь не один, получишь навыки, которые пригодятся в дальнейшей жизни.

Ринтын помогал укладываться дяде Кмолю. Снимая со стены портрет Ленина, он уронил на пол спрятанного под портретом домашнего духа.

— А что с этим делать? — спросил Ринтын.

— Я совсем про него забыл, — сказал дядя Кмоль, беря в руки изображение домашнего бога.

Он долго разглядывал его, как будто впервые видел. Кто знает, сколько поколений предков Кмоля бережно сохраняли его, приносили ему жертвы и держали в самом теплом и уютном углу! Дяде Кмолю и в голову не приходило, что бога можно выкинуть. Ведь это просто мирный домашний бог. Но и брать с собой в Кытрын не было никакого смысла: даже в родном Улаке его пришлось прятать, а каково будет в Кытрыне?

Дядя Кмоль повертел бога в руках и тихо сказал Ринтыну: