— Пусть остается дома. Спрячем его под полом: там мягкий мох и тепло.

Отвернув половицу, дядя Кмоль закопал домашнего бога в прелый, остро пахнущий мох.

— Пройдет много лет… — раздумчиво сказал дядя, не отпуская Ринтына. Ты окончишь высшую школу, приедешь в родной Улак. Здесь будет уже совсем иная жизнь. Может быть, в Улаке не будет ни одной яранги и люди не будут знать, что такое домашний бог, которого мы призывали на помощь в трудные времена, когда пурга грозила унести в море наши жилища. Тогда ты вытащишь его из-под пола и он напомнит тебе о прежней жизни…

Тетя Рытлина, прощаясь с улакцами, плакала, дядя Кмоль был суров и сдержан. Пекарю, его жене и Пете тоже было грустно расставаться со стойбищем, с его жителями, с которыми они подружились.

— Как только приедешь на место, обязательно напиши письмо, напутствовал Петю Ринтын. — Не забудь.

— Напишу, — отвечал Петя. — Если удастся уговорить отца, обратно приеду.

Петя сначала было наотрез отказался уезжать из Улака и заявил родителям, что останется. Но слезы матери сломили его упорство, и он, понуря голову, роздал улакским ребятам свое имущество: гильзы для дробового ружья, пращи, несколько эплыкытэтов, прочные санки, сделанные старым Рычыпом.

— Как же ты будешь жить без утиной охоты? — с жалостью в голосе говорил пекарю Рычып. — Скучно станет, приезжай обратно.

— Верно говорит старик, — сказал Кукы. — Если тебе там не понравится, возвращайся в Улак, мы всегда тебе будем рады.

— Спасибо, друзья, — растроганно отвечал пекарь. — Я никогда не забуду вас.

Он обошел всех и поцеловался с каждым.

Дядя Кмоль подошел к Ринтыну и обнял его.

— Будь настоящим человеком, — сурово сказал он. — Ты остаешься один.

— Кмоль, — остановил его Кукы, — Ринтын будет вместе с нами. Улакцы никогда никого не оставляли в беде, в нашем стойбище никогда не было и не будет сирот. Можешь быть спокойным за него, Кмоль.

Вельбот отошел от берега и направился к «Водопьянову». Громко зарыдала тетя Рытлина. Женщины, стоявшие в толпе провожающих, тоже заплакали.

Вельбот обогнул пароход, высадил пассажиров и вернулся на берег.

'Водопьянов' выбрал якорь и, басовито загудев, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стал удаляться в сторону Ирвытгыра. Скоро он скрылся за мысом Ченлюквин, и лишь когда в небе растаял дымок от пароходной трубы, Ринтын покинул берег моря.

Прошел почти год с тех пор, как уехали в Кытрын дядя Кмоль, а в бухту Гуврэль — Павел Николаевич, тетя Дуся, Петька и Анатолий Федорович с Леной. Вновь наступило в Улаке время таяния снегов. Лучи жаркого солнца все дальше на север отгоняли зиму. Солнцу помогали первые стаи птиц, будившие криком безмолвие зимы. Воздух был прозрачен и необыкновенно чист — он стал способным далеко разносить звуки…

Прошедшую зиму Ринтын прожил в новом улакском интернате, в небольшой комнате, рассчитанной на троих. В эту весну Ринтын ни разу не был на утиной охоте и все весенние длинные дни просиживал над учебниками, готовясь к экзаменам.

За окном стучали большие капли, падающие с длинных блестящих сосулек, но Ринтын, увлеченный учебником алгебры, сидел с заткнутыми ушами и ничего не слышал. Под окном бродили собаки, невольно притягивавшие взор Ринтына. Собаки с удивлением разглядывали человека со склоненной головой, сидящего за стеклами. Старый пес, принадлежащий охотнику Ыттырультыну и давно не ходивший в упряжке, особенно досаждал Ринтыну. Пес терся о стекло кончиком носа, оставляя на нем влажный след. Выведенный из терпения нахальством собаки, Ринтын со свирепым криком выбегал на улицу и кидал в пса куски отвалившихся сосулек. Но едва он входил в комнату и усаживался за стол, как за стеклом снова возникала морда старой собаки.

Вот и теперь, как только Ринтын вошел в комнату и, взявшись за учебник, углубился в сложные математические вычисления, кто-то постучал по стеклу. Ринтын сердито передернул плечами, но не поднял головы.

Стук настойчиво повторился, и когда Ринтын с досадой поднял голову, то вместо ожидаемой собачьей морды увидел охотника Кукы. Он знаками просил юношу выйти на улицу.

После отъезда дяди Кмоля Кукы добровольно взял на себя все заботы о Ринтыне. Пожилой охотник интересовался жизнью юноши в интернате и с глубокомысленным видом даже заглядывал в его тетради.

Ринтын вышел на улицу, залитую ослепительным весенним светом. Кукы накинулся на него с напускной строгостью:

— Ты, должно быть, совсем оглох от усердного учения! Я стучу, стучу, а ты даже головы не поднимешь! Идем скорее со мной.

Не ожидая согласия Ринтына, Кукы широко зашагал по улице. Юноша едва поспевал за ним. Поравнявшись с охотником, он спросил:

— Куда ты меня ведешь, Кукы?

— Молчи и иди за мной, — сердито сказал Кукы и прибавил шагу.

Ринтын терялся в догадках: зачем понадобилось Кукы вытаскивать его из интерната?

— Мы идем на заседание правления артели, — полуобернувшись, наконец, сообщил Кукы. — Там разбирается вопрос.

— Какой вопрос? — с тревогой спросил Ринтын.

— Тот самый, который я поставил, — коротко отрезал Кукы и до самого правления не произнес больше ни слова.

В большой комнате было тесно и накурено. Сидели кто где мог: на стульях, столах и на полу. Многие стояли.

— Вот я его привел! — громко объявил Кукы и, подталкивая впереди себя растерявшегося юношу, двинулся к столу, за которым сидел председатель Татро.

Все зашумели и обернулись к Ринтыну, как будто видели его впервые

Татро вынул изо рта табачную жвачку, осторожно положил ее на край стола. В комнате стало тише.

— Товарищи! — начал Татро, придерживая пальцем табачную жвачку. Разбирается вопрос, поставленный членом правления нашей артели товарищем Кукы, об оказании помощи Ринтыну в его поездке в высшую школу. Какие есть вопросы и предложения?

Сидевший на полу Ыттырультын поднялся с места и громко спросил:

— Далеко ехать в эту высшую школу?

— В Ленинград, — ответил за Ринтына Кукы.

— Я не спрашиваю, куда ехать, — проворчал Ыттырультын, — я спрашиваю: далеко ли ехать?

— Это важный вопрос, — сказал Татро и взял в руки табачную жвачку.

Но вместо того чтобы желтый комочек табаку положить в рот, Татро стал пристально его разглядывать. Все затихли: председатель задумался. После минутного размышления Татро нерешительно сказал:

— На собаках года полтора нужно ехать, если не больше.

— Корму не напасешься, — вздохнул Ыттырультын.

Среди сидевших прошел шепот, все задвигались. В это время раздался голос старого Рычыпа:

— Не на собаках же он будет добираться до Ленинграда! Можно поехать по железным полосам!

— Верно, дед, пусть едет по железным полосам, — поддержал Ыттырультын. Я видел в кино — эта машина хоть и сильно дымит, но быстро едет, только полосы железные мелькают.

— Быстрее ему на самолете лететь, — подала голос великанша Рытыр.

— Будто он самолета не видел! — возразил ей Кукы. — Пусть первым из нашего Улака попробует езду по железным полосам.

— Правильно! — раздались голоса. — Пусть по железным полосам едет!

— А все же на самолете лучше, — пробубнила себе под нос Рытыр.

— Пусть Ринтын сам расскажет, как он думает добираться до высшей школы, — предложил Рычып.

Сколько раз, глядя на карту, Ринтын мысленно проделывал путь от Улака до Ленинграда. На карте дорога стала казаться знакомой до мелочей. Названия городов и поселков, лежащих на пути, прочно засели в мозгу. Но сейчас, взволнованный горячей заинтересованностью земляков в своей судьбе, Ринтын все забыл и, запинаясь, взволнованно ответил:

— По морю пароходом до Владивостока, а оттуда поездом по железной дороге до Москвы, а из Москвы уже в Ленинград.

— Хорошо, в Москву надо завернуть, — одобрительно кивнул головой старый Рычып. — И не забудь в каменное хоронилище сходить, посмотри на Ленина, запомни его лицо. Приедешь — нам расскажешь. А что, Ленинград лучше Москвы?

Татро, склонив голову над столом, что-то быстро писал, а Ринтын, все больше увлекаясь, рассказывал о далеком Ленинграде. Изредка слушатели бросали одобрительные реплики, а иногда недоверчиво качали головами. Улакцам очень понравилось, что в Ленинграде, как и в Улаке, летом долго не заходит солнце и по ночам бывает так же светло, как и днем.

— Хороший город, — одобрительно сказал Рычып. — Все, что полагается для настоящей земли, есть: и зима и лето, осень и весна, даже светлые летние ночи. Не то что в далеких жарких странах, где всю жизнь одно лето. И это так же надоедает, как всю жизнь есть одно мясо.

Макнув ручку в чернильницу, Татро поставил точку, будто пронзил бумагу копьем. Он поднялся с места и, сделав знак рукой, чтобы все замолчали, прочитал бумажку:

— 'Предлагается за счет нашей артели одеть Ринтына, как едущего в высшую школу, во все матерчатое и сверх всего выдать ему пятьсот рублей'. Как вы думаете? — спросил Татро, оторвавшись от бумаги.