Наш колхозник, товарищ Кмоль, переехал из старой дедовской яранги в новый дом. Вдумайтесь, товарищи, в значение этого события, и вы откроете в нем великий смысл. Покидая ярангу, товарищ Кмоль смело шагнул навстречу новой жизни, оставил позади темноту вековых предрассудков. Представьте себе, товарищи, пройдет еще немного времени, и в Улаке не останется ни одной яранги, от подножия маяка до ветродвигателя протянутся ряды деревянных домов. Честь и хвала коммунисту товарищу Кмолю, что он первый положил начало этому делу!

Вечером в новый дом дяди Кмоля начали собираться гости. И хотя комната была в несколько раз больше полога, скоро в ней стало тесно. За столом поместились далеко не все приглашенные, и скрепя сердце дядя Кмоль разрешил остальным гостям расположиться прямо на полу.

— Ничего, — подбодрил дядю старый Рычып, — доски еще чистые, не успели истоптать.

Выпили за новый дом, за здоровье хозяев.

Как ни старался дядя Кмоль придать праздничному вечеру хоть какой-нибудь порядок, захмелевшие гости не повиновались. Каждый говорил что хотел, не заботясь о том, слушают ли его. Кукы с раскрасневшимся от выпитого вина лицом пытался что-то сыграть на гармошке, извлекая из нее невероятно громкие и резкие звуки. Старый Рычып беседовал с Прасковьей Кузьминичной по-английски, не сразу убедив ее ради удобства сесть рядом с ним на пол.

Старуха Пээп слезно умоляла Гуковского раскрыть ей тайну предсказания погоды. Жена Журина порывалась петь и едва начинала выводить первую ноту, как муж закрывал ей ладонью рот и сердито шептал:

— Заткнись, моя красавица. Не помнишь, где находишься?

Дядя Кмоль от шума совсем растерялся. Он смущенно разводил руками, то и дело откашливаясь. Видя его растерянность, дядя Павел отобрал у Кукы гармошку и передал ее Тэнмаву.

— А ну, сыграй-ка нам нашу, русскую! — крикнул он и очистил небольшое пространство на полу.

Тэнмав заиграл. Пекарь несколько раз топнул ногой так, что дом задрожал. Гости сразу же притихли: их внимание переключилось на танцы. Когда запыхавшийся от танца пекарь остановился, дядя Кмоль отвел его в сторону и с улыбкой сказал:

— Если все так будут плясать, от моего нового дома ничего не останется!

Пекарь расхохотался, хлопнул дядю Кмоля по спине и сказал:

— Наоборот, крепче будет дом!

После танцев гости пожелали послушать Йока.

— Давай ярар, — попросил Рычып у Кмоля.

Дядя Кмоль смущенно развел руками.

— Что? Бубна нет? — удивился старик. — Куда же ты его девал? Проткнул небось и выкинул? Нехорошо сделал. Хоть ты и переселился в деревянный дом, но чукчей остался. Ринтын, сбегай в ярангу Пээп — она ближе живет — и принеси ярар.

Ринтын принес ярар и подал его Йоку.

Дядя Кмоль шепотом спросил Василия Львовича:

— Удобно ли будет? Ярар-то шаманский. Может, другой принести?

— Ничего, — успокоил хозяина Василий Львович. — Смотри, шаманка ваша уже учится метеорологии.

Гуковский, с трудом подбирая чукотские слова, излагал старой Пээп основы научного природоведения.

— Воздух давит? — хихикала старуха. — Как толстое меховое одеяло? Здорово!

Йок попробовал ярар, нащупал руками на столе стакан и вылил из него содержимое на натянутую кожу, чтобы она лучше звенела.

— Что ты сделал? — сокрушенно сказал Кукы. — Чистый спирт на ярар вылил.

— Пусть, — сказал Йок, — песня будет звонче.

Йок некоторое время напевал вполголоса, подбирая слова. По напряженному его лицу, как тени, пробегали судороги. Никто никогда не слышал того, что сейчас пел слепой Йок. Песня рождалась на глазах у всех в новом доме охотника Кмоля. В ней было непривычно много слов.

Певец рисовал картину недалекого будущего, когда в Улаке каждый будет иметь просторный деревянный дом, в котором легче петь, чем в душном пологе.

Яркие, освещенные окна будут рассеивать мрак холодной зимней ночи. Пусть Йок слеп, пел певец, но множество окон, смотрящих на мир, будут его глазами…

Гости разошлись далеко за полночь. Каждый перед уходом желал хозяевам спокойно провести ночь на новом месте, а старый Рычып, не удержавшись от шутки, посоветовал:

— Ты, Кмоль, все же привяжись веревочкой к подставке. Свалишься.

Когда гости ушли, Ринтын вышел на улицу. Ярко светились окна нового жилища дяди Кмоля. Среди темных яранг дом дяди Кмоля выделялся ярким пятном.

Первая ночь в новом доме прошла благополучно, если не считать того, что среди ночи Рытлина обнаружила исчезновение маленького Етылъына. Оказалось, что, сонный, он свалился на пол, заполз под кровать и там снова уснул. Пошлепав его по заду, тетя Рытлина положила его между собой и дядей Кмолем.

Ринтыну снилось, что он спит на улице, прямо на снегу. Проснувшись, он сначала не мог разобраться, где находится. Вокруг был синеватый утренний полумрак. Лишь когда ему на глаза попался оконный переплет, Ринтын вспомнил все, что произошло.

Скрипнув дверью, в комнату вошел дядя Кмоль. Как всегда, он встал раньше всех и уже растопил печку.

Ринтын удивился, что дядя не разбудил тетю Рытлину. Обычно в пологе жирник разжигала тетя, и это занятие искони считалось женским делом.

Ринтын встал, умылся и помог дяде собрать на стол чайные чашки.

— Тетю будем будить? — шепотом спросил он.

— Не надо. Пусть поспит, — тихо ответил дядя Кмоль. — Она вчера сильно устала.

Ринтын удивленно посмотрел на дядю.

Поймав его взгляд, дядя Кмоль наставительно сказал:

— Женщину надо уважать.

Переселение в новый дом резко изменило уклад жизни в семье дяди Кмоля. Это объяснялось не только строгим соблюдением принципа, по которому в семье уважали женщину, но и тем, что тетя Рытлина просто не имела представления о том, как вести хозяйство в новых, непривычных условиях. В вопросах устройства быта в новом доме первый голос принадлежал Ринтыну, как единственному члену семьи, чаще других бывавшему в домах русских. Он помогал тете Рытлине застилать кровать, тщетно стараясь соорудить из плоских, набитых свалявшимся оленьим волосом подушек такую же пышную горку, какую он видел в доме пекаря.

Часто в этом ему помогал Петя. Он садился на стул и оттуда наблюдал за работой Ринтына. Если что-нибудь было неправильно, он говорил:

— А мама не так делает.

Понемногу жизнь в новом доме налаживалась. Тетя Рытлина научилась растапливать печку, поддерживать в ней огонь так, чтобы дым не шел обратно в комнату.

Тем временем райисполком решил отметить дядю Кмоля. Приехали фотограф и редактор газеты. Целый день они снимали семью Кмоля в разных позах. Раз десять они заставляли всех садиться за стол, пить чай, снимали Ринтына за приготовлением уроков, а дядю Кмоля все сажали под портретом Ленина, за которым был спрятан домашний кэле, и так фотографировали его.

Дело все кончилось тем, что дядю Кмоля выбрали председателем сельского Совета, несмотря на его протесты.

В Улаке все уже привыкли к новому дому, привыкли и его жильцы. Дом по самую крышу занесло снегом, и в нем было так же тепло, как в яранге.

Ринтын учился в шестом классе. Едва справившись с работами по дому, он садился за стол и занимался.

В школе кончился запас тетрадей. Писали между строками старых тетрадей, на оберточной бумаге, вместо мела употребляли белую глину.

В середине января с углем стало хуже. Школа сожгла все свои запасы, а Журин отпускал уголь с торговой базы неохотно: его там было немного. Полярная станция, как могла, помогала топливом, но и там запасы были рассчитаны до прихода первого парохода.

Ребята занимались одетые, в шапках и даже в рукавицах. В углах классов белел иней, и пар от дыхания стоял над партами. Но занятия не прекращались. Привычные к холоду чукотские ребята не очень страдали от стужи, но зато на учителей было жалко смотреть.

Как-то Ринтыну пришлось по делу зайти к Максиму Григорьевичу. В комнате был мороз, как на улице. На полочке стоял стакан с водой с вмерзшей в лед зубной щеткой. На кровати лежал спальный мешок из собачьего меха.

— Вы живете в таком холоде? — удивился Ринтын.

— Привыкаю, — ответил Максим Григорьевич и мрачно добавил: — Хоть Амундсен и говорил, что к холоду привыкнуть невозможно.

Ринтын рассказал о Максиме Григорьевиче своим товарищам, и ребята как бы новыми глазами посмотрели на своих учителей. При всех испытываемых ими лишениях они являлись на уроки всегда бодрыми, аккуратно одетыми. Щеки Максима Григорьевича, изрезанные тупой бритвой, свидетельствовали о том, каких трудов ему стоило держать себя в надлежащем виде.

Когда однажды утром тетя Рытлина, желая зачерпнуть воды из ведра, ткнулась ковшом о корку льда, она не сдержалась и осыпала дядю Кмоля упреками:

— Видишь, до чего дожили? Скоро сами превратимся в лед в этом проклятом деревянном доме!

Дядя Кмоль сидел на стуле и ничего не говорил. Да и что ему было отвечать жене, когда он даже жирники и те расколотил на радостях, когда переселялся в новый дом!

В комнате маленький Етылъын ходил в меховой камлейке и лизал толстый лед на оконных стеклах.

— Разве плохо было в теплом пологе? — продолжала ворчать тетя Рытлина, выскребая совком из ведра остатки угля. — Жили, как все люди живут, не