делают. В ресторанах и даже в гостях у друзей вы вполне рискуете получить чашку, в которой просто выполоскали чайный пакетик. Большинство британцев забыли, как приготовить добрую чашку чаю. Никчемное телевидение и плохой чай. Нация в хаосе. В руинах.

Баффи — это фантастика. Как и ее подружка Уиллоу. Я мало интересовался телевизором, когда учился в школе. Все мое время уходило на слушание «Лед Зеппелин».

Я как–то встретил одного человека, который утверждал, что работал ассистентом на концерте в Глазго. Мы встретились много лет спустя в Лондоне. Я не знал, верить ему или нет. Он довольно плотно сидел на наркотиках и потому доверять ему было сложно. Даже нельзя было доверить вещи — он мог их украсть. Наверно, он врал насчет того, что был ассистентом в Глазго.

Однако нельзя было отрицать, что он превосходный гитарист с отличным слухом. Он мог играть уйму «лед–зеппелиновских» композиций и особенно ему удавалась копия Джимми–Пейджевской гитарной вставки в «Когда плотина рухнет».

Это всегда была одна их моих самых любимых песен. При том, что на альбоме, куда были включены «Черный пес», «Рок–энд–ролл» и «Лестница в небо», она не сразу бросалась в глаза, это несомненно была отличная мелодия, и старела она красиво. Ее репутация с годами росла благодаря гулкому звуку барабанов Джона Бонэма.

«Лед Зеппелин» записывали ее в Гемпшире, в старинной усадьбе под названием «Хедли–Грейндж», и звук барабанов они получили за счет того, что звукоинженер повесил микрофоны на потолке в похожем на пещеру зале. Слова ее были навеяны старинным блюзом в исполнении Мемфисской Минни и Канзасского Джо Маккоя. При том, что внешне «Когда плотина рухнет» — песня о том, что люди беспокоятся, как бы паводок не смыл дамбу, она в то же время — метафора нарастающего кипучего сексуального желания, которое грозит в любой момент захлестнуть и певца, и слушателя, и ввергнуть их в какое–то прихотливое, сладостное, однако несомненно греховное поведение. Несмотря на то, что я никогда не был самым искушенным интерпретатором стихов, я это понял с первого прослушивания, и в возрасте тринадцати–четырнадцати лет песня была до боли уместна. Сексуальное желание по отношению к Сюзи нарастало так, что скоро стало невыносимым. К сожалению в песне, похоже, не предлагалось никаких решений проблемы. В конце ее Роберт Плант был, кажется, на грани того, чтобы все бросить и перебраться в Чикаго. Мне, застрявшему в Глазго между учебниками по математике, которые нужно было читать, и газетами, которые нужно было разносить, это не представлялось возможным. Каждый день я встречал Сюзи, и меня заполняло это безнадежное, безумное чувство, которое лежало в каком–то неопределимом отроческом регионе между похотью, романтикой, тоской, радостью и безысходным отчаянием.

Я кутался в свою шинель, чтобы защититься от ледяного ветра и дождя, и тащился домой после вечера у Зеда, раздумывая, удастся ли мне когда–нибудь провести ночь с Сюзи, и пиная камешки, как первоклашка.

Мысленно я напевал слова и мычал мелодию, и мне хотелось, чтобы я умел играть на гитаре, как Джимми Пейдж. Тогда, полагал я, женщины, вроде Сюзи, бегали бы за мной, давая мне возможность как–то справиться с огромным количеством воды на той стороне дамбы и не утонуть.

Несколько лет спустя я научился играть на гитаре — очень плохо. Я так и не продвинулся дальше первых трех аккордов, какие были показаны в самом первом панковском фанзине «НюхайКлей».

«НюхайКлей» не любили «Лед Зеппелин».

Хотя добрым словом помянули Элвиса Пресли, когда он умер.

Мои три аккорда никогда не привлекали женщин. Даже теперь я не сумею сыграть партию гитары Джимми Пейджа из «Когда плотина рухнет».

Зед радушно принял нас у себя дома. Играл «Лед Зеппелин» — одна из пленок, которые Зед записал с радио несколько лет назад. Это был блюз «Путешествие вдоль реки», который не вошел в альбомы и был выпущен только двадцать пять лет спустя, когда «Би–би–си» опубликовала, наконец, старые записи на компакт–дисках.

Нас окружали следы «лед–зеппелиновских» будней: записи их выступлений по радио, бутлеговские лонг–плеи из Торонто и Токио. Стены комнаты Зеда были увешены плакатами и статьями из газет. В рецензии из подпольного журнала говорилось, что Джимми Пейдж вытворяет с гитарой не слыханные прежде вещи. Мне это понравилось.

— Ничего футболочка, — сказал Зед Черри без всякого сарказма.

Черри, казалось, было приятно, но от смущения она ничего не смогла ответить.

За шесть дней до концерта возбуждение становилось заметно даже в Зеде. Оживленно рассказывая о предстоящем событии, он делался больше похож на нас с Грегом. Сюзи сохраняла хладнокровие. Она никогда не впадала в возбуждение.

Мы просто не могли дождаться. Роберт Плант собирался появиться и спеть «Лестницу в небо». Зед кинулся ставить «Лестницу в небо» так, чтобы можно было представить, как это происходит: он изображал Роберта Планта. Мы ринулись в совместную фантазию — о том что мы видим, как они играют. Зед был отличным Робертом Плантом. Он был также и отличным Джимми Пейджем. Такой он был талантливый.

— Можно я приготовлю чай? — сказала Черри.

— Само собой, — ответил Зед, вздрогнув, потому что ему пришлось оторваться от роли Роберта Планта.

Черри было четырнадцать, а выглядела она младше.

— Мне исполнится пятнадцать ко времени концерта, — раздраженно твердила она. Я уже заметил, что она безошибочно говорит не те вещи. Только человек с пониженной чувствительностью попросил бы чаю на такой ранней стадии изображения Роберта Планта. Она торопливо ушла на кухню.

Сюзи было шестнадцать и выглядела она старше. Она села на диван и взяла Зеда за руку.

— Извини, что привела Черри.

— Не переживай, — сказал Зед. — Она мне нравится.

Зед жил в таком же доме, как я. Бо?льшая часть Бишопбриггса была застроена частными домовладениями, домами Уимпи, как мы называли их по имени строителя. Это были маленькие полуотдельные здания. «Полуотдельные» — значит, что они как бы слеплены попарно. Все они были на одно лицо — иные побольше остальных, но все облицованы штукатуркой с наполнителем из каменной крошки, все — с красными черепичными крышами, и все — с маленьким садиком сзади. На холме над нами находился Окинарн, обширный район муниципальных домов, тоже двухквартирных.

Я никогда задумывался о Бишопбриггсе — разве только думалось, что это скучное место, где ничего не происходит и некуда пойти. Много лет спустя, уже переехав в Лондон и опубликовав книги, я отправился в Глазго на встречу с читателями.

— А муниципальное жилье в ваших книгах о Брикстон–стрит — такое же, как муниципальное жилье в Глазго? — спросил кто–то.

Я ответил, что нет, другое, и к тому же я никогда не жил в муниципальном жилье в Глазго. Я вырос в полуотдельном доме в Бишопбриггсе. Тут зал засмеялся, потому что, видимо, считалось, будто Бишопбриггс — довольно богатый район, и там растут не так, как в настоящем Глазго. С этим не поспоришь.

Черри вернулась с кухни с чайником и игрушечным роботом. Я застонал. Похоже, не было ни одного некрутого, неклевого поступка, который не совершила бы эта девчонка. Мы собирались поговорить о концерте, а не играть с заводными роботами.

— Он работает? — спросила Черри.

Зед покачал головой.

— Где ты его взял?

Зеду явно было не по себе, и я его понимал. Даже самый клевый парень в школе не хочет, чтобы малолетние девчонки спрашивали его об его игрушках.

— Дядин подарок, — пробормотал он. — Он никогда не работал.

Мы все уставились на Черри, пытаясь дать ей понять, что это неподходящая тема для разговора. Черри не обращала внимания и стала исследовать робота под разными углами, пихать его по полу, чтобы загорелись лампочки.

Мы обсуждали, кто еще пойдет на концерт. Собирался двоюродный брат Сюзи Колин.

— Они ему не нравятся, но он не хочет пропустить такое событие.

Дженни, приятельница Зеда, которая работала в городе в цветочном магазине, тоже собиралась. Более того, она готовила цветочные композиции для гримуборной.

— Если ей удастся задержаться с цветами подольше, она сможет увидеть и группу.

Мы знали много людей, у которых были билеты — у школьных приятелей и у всех университетских студентов, которых знал Зед. Подружка Сюзи Изобелл должна была приехать из Инвернесса и привезти с собой тринадцатилетнего брата.

— Ты не можешь отдать его починить? — спросила Черри, размахивая роботом. Мы с Грегом фрустрированно поджали губы. Надо отдать Черри должное — игрушка была что надо. Робот был не магазинный — Зедов дядя сделал его в своей мастерской в подарок племяннику на именины много лет назад.

Зед пожал плечами:

— Он никогда не работал.

Черри болтала и болтала о роботе и ставила Зеда в неудобное положение. Я мысленно обматерил ее и снова перевел разговор на «Лед Зеппелин»:

— Как ты думаешь, они споют «Обрыв связи»? Я слышал, его выкинули из программы.

— На «бис» они его поют до сих пор, — сказал Зед авторитетно.

По дороге домой мы с Грегом накинулись на Черри за то, что она такая идиотка.

— Дался тебе этот игрушечный робот? Зеду было неудобно.

Черри расстроилась, и, казалось, вот–вот расплачется. Мы ее не утешали.