возможность покидать дом и возвращаться, когда захотите — на дневной половине имеется отдельный вход, расположенный с противоположной стороны и ведущий в сад. Оттуда же любитель натуральных солнечных ванн может попасть и на крышу. Ну как, согласны?

— Еще бы, — сказал я.

— Замечательно, — сказала она таким искренне веселым тоном, словно обрадовалась моему согласию на самом деле. — Поднимайтесь, я научу вас пользоваться пищевым блоком, гардеробом и устройствами индивидуальной гигиены.

Вот так я и оказался в объемистой теплой ванне, доверху наполненной душистой голубой водою “с пузырькям”, как говорит мой дядька Прохор. Тот самый, у которого я собирался укрыться от гнева Аскера, но так и не смог. (Господи, как давно это было-то…) Правда, говорит он так не о джакузи, а о недозрелой браге, которую рьяно ненавидит за омерзительный вкус, но которую почему-то продолжает по временам не менее рьяно употреблять. Разумеется, когда пчелы его возлюбленные достаточно далеко. Пчелы спиртного не любят. Вообще, он мужик с воображением и даже, возможно, по- своему талантливый. Но о его талантах мало кто догадывается за пределами узкого круга друзей и родственников. Он петуховский родом. Деревня он. Пасечник по призванию. Впрочем, ни сам он, ни его пчелы не имеют больше ни малейшего отношения ни к моей эпопее, ни даже к волшебным “пузырькям”.

Я немного побаловался водоносным краном. Нажмешь рычажок влево — вода бежит теплая, нажмешь вправо — холодная. И чем сильнее жмешь, тем выше или ниже температура воды. Жаль, но как я ни бился, особо контрастного обливания не смог достичь в принципе — “вилка” температурного перепада была жестко ограничена градусами примерно сорока пятью “сверху” и пятнадцатью “снизу”. Плюс пятнадцатью, разумеется. И тем не менее ванна мне понравилась.

А еще мне понравился гардероб. Основу его составлял компьютер, скорее всего сетевой. Сперва я был отсканирован в жутком темном сундуке, поставленном на попа, а уж потом допущен к процессу моделирования одежды. В какие только наряды я не облачал своего голографического — в полный рост, один к одному — двойника! Конструировать одежду и обувь оказалось донельзя просто, база заготовок была обширнейшей, и я попроказничал от души. Начал я с концертного фрака, а закончил — плохо выделанными рваными шкурами пятнистой гиены, топорно скрепленными в некоторых местах толстенными сухожилиями и наброшенными манекену на одно плечо. (К сожалению, я не умел нарисовать на виртуальном Филиппе ритуальных татуировок и безобразных шрамов, полученных в борьбе за эти самые шкуры и сухожилия.) Ну а для повседневной носки я заказал малый хулиганский набор: широченные, в черно-белую клетку холщовые штаны до середины икр, белую майку-полурукавку с надписью “Fuck off!” на груди и спине, белые гольфы и полукеды.

Одежный агрегат все еще ворчал, перерабатывая мой заказ, когда я, неся в одной руке большую кружку яблочного сока, а в другой — бутерброд с сыром, отправился отмывать дорожную грязь.

Пищевой блок мне, кстати, не понравился…

Он просто привел меня в полнейший восторг! Одного я не мог понять: где же каталог мясных и рыбных блюд?

Когда ласковая водица разморила меня до полудремы, я неимоверным напряжением воли заставил себя встряхнуться и, моргая, полез из ванны. Обтершись лохматым полотенцем, без следа поглощающим малейшие частицы влаги, я прошлепал по тесовому полу к огромному окну и выглянул наружу.

Там было все распрекрасно.

Неистребимый дух райской идиллии и прочее благорастворение воздухов сочились ко мне прямо сквозь стекло. Круглощекие, ясноглазые, кудрявые и шумливые ребятишки гоняли веселой сворой по кустам малую собачонку, похожую на пекинеса, а их моложавый наставник мило ворковал с худой улыбчивой дылдой- старухой, похлопывающей по своему открытому, длинному и неплохо сохранившемуся бедру собачьим поводком. (Когда я выглядывал в окно в прошлый раз, старуха, забросив ногу на ногу, сидела на скамеечке и поглаживала по ухоженной шерстке свою шавку, развалившуюся рядом, а дядя-воспитатель учил детей ходить на руках.)

Старуха, видимо, почувствовала мой взгляд и помахала мне рукой. Я помахал ей в ответ и поспешно ретировался, стесняясь своей распаренной розовой наготы.

Ухватив из керамической вазы, стоящей на шестке пищеблока, румяный плод вроде персика и натянув старые добрые, земные еще трусы, я отправился обследовать свои владения.

Кроме огромного зала с окнами в сад — на детей, старуху и пекинеса, в моем распоряжении оказались: бывший кабинет Светланы (ныне — моя спальня); комната психологической разгрузки (где имелись ванна плюс невообразимый аппарат, считающийся комплексным спортивным тренажером); кухня/столовая, гардероб и сортир. Все это опоясывалось узким кольцевым балконом, с которого начинались две легкие лестницы — одна в сад, другая на крышу. На крыше стоял шезлонг под зеленоватым кисейным тентом и шипел почти туманный — до того мелкодисперсный, — фонтанчик-шар.

Отделка дневных помещений была чуть попроще, чем ночных. По крайней мере здесь не блудили на светло-голубых скругленных стенах насекомоподобные создания, а занавесок с оживающими растениями не было вовсе. В кабинете возвышалось несколько асимметричных резных шкафов с земными книгами. Главенствовала классика — литература, философия. Я с огромной радостью обнаружил также великолепное издание “Жизни животных” Брема на русском языке — точно такое, за хищение которого из школьной библиотеки (а что делать, коли официально даже просто прикасаться к нему ученикам запрещалось?) меня жестоко распяли на открытом педсовете лет так двенадцать-пятнадцать назад. Мне показалось странным, что Светлана удовлетворилась переводным вариантом — ведь, судя по разноязыким корешкам, она знала не только русский…

Вообще-то странностей накопилось немало. Например, меня почему-то до сих пор не посетили представители власти. А ведь уже почти целый день прошел. Затем, как же так оказалось, что в этом, не таком уж великом городишке (а если судить по застройке и площади, занимаемой им и виденной мною извне, жителей в нем могло быть от силы тысяч двадцать-тридцать) благополучно жил-поживал и меня поджидал крупный специалист по земной культуре?

(Вот, скажем, в нашем районном центре, городке со странным именем Сарацин-на-Саране, народу не меньше. А занеси в него судьба австралийского аборигена или даже простого японца — много найдется полиглотов, готовых пообщаться с ним на родном языке?.. Вот то-то и оно. А ведь Сарацин-на-Саране — отнюдь не самая глухая дыра в России. Есть же еще и рабочий поселок Петуховка.)

И наконец, главное: что меня ждет? Или я так и буду здешним Миклухо-Маклаем-наоборот до скончания дней? Экземпляром для научного любопытства. Пора бы разобраться наконец. И чем раньше, тем лучше.

Я отправился на первый этаж.

Он встретил меня интимным полумраком и страстным копошением псевдожизни на драпировках. Светланы нигде не было, зато в подсвеченных креслах восседала парочка худощавых мужчин, обряженных в просторные белоснежные рубахи с открытыми воротами и при легких золотых эполетах, возлежащих на мосластых плечах. Тонковатые ляжки франтов обтягивали синие бархатные штаны; на синих замшевых туфлях золотились строгие квадратные пряжки; тонюсенькие золотистые цепочки несколькими слоями обвивались вокруг их длинных шей и тонких запястий.

Они были похожи не то на циркачей, не то на Фредди Меркьюри.

Разодетые красавцы вполголоса о чем-то переговаривались (речь их показалась мне крайне похожей на терранскую) и на меня взглянули только мельком. Я галантно раскланялся с ними и басенько присел рядышком — ручки на коленочки, вполне готовый к немедленному заполнению вороха анкет и таможенных деклараций.

Я принял мужчин за долгожданных иммиграционных чиновников.

Они никак не отреагировали на мое появление.

Я терпеливо ждал. Долго ждал. Потом наконец мне надоело ждать, и я принялся насвистывать и водить пальцем по столешнице. Раздался противный скрип. Дядьки начали проявлять признаки беспокойства. Я заскрипел громче, потом резко встал и, близко наклонившись к лицу одного из них, напористо спросил:

— Ну и долго мы еще собираемся сопли жевать? Или я должен представиться? Извольте. Капралов