несли меня на себе. “Лучше здесь пристрелите!” — хотелось вскричать истерично, с грохотом падая в пыль. Я хромал, сжав зубы, и молчал.

Километра через два такого вот мучительного, грешно сказать, бега разглядел я впереди нечто, матушке-природе откровенно чужеродное. Урбанизмус какой-то. Предмет отдаленно напоминал одну из половинок рассеченной надвое — вдоль пары противоположных ребер — восьмигранной пирамиды. Удивительный агрегат был довольно крупен, раскрашен в маскировочные цвета и висел невысоко над дорогой, обратив к ней слегка отвислое серебристо-голубое пузо, а к небу — четыре бугристые грани. Вместо острой вершины пирамида имела округлую головку недвусмысленно физиологичных форм, изумительно причем похожую на прототип… Даже цветом.

Рядом с машиной сидел на корточках небритый мужичок с ноготок и смолил цигарку.

Четвертый взвод радостно загомонил: “Петруха, избавитель ты наш!” — и взапуски помчался к средству передвижения — ничем иным удивительный предмет быть, по-моему, не мог.

Петруха, не выпуская цигарку изо рта, улыбался, морща маленькое, сплюснутое в горизонтальной плоскости личико, и смешной скороговоркой отвечал:

— С вас компот, лоботрясы! Я сегодня на целых двести метров дистанцию вашу хренову сократил. Только куратору ни гу-гу, добро?!

— Добро! — орали довольные солдатики и взбегали по откинутому широкому пандусу в недра чрезвычайно кстати объявившегося транспорта.

— Признавайся, дядька, ты знал, что он будет здесь? — гневно возвысив голос, спросил я Генрика.

— Точно подмечено, дружище, — осклабился сержант-инсинуатор. — Знал. Петруха всегда транспортер загодя подгоняет, ни разу еще ждать не пришлось.

Я схватил его за руку, повернул к себе и от всей души гаркнул в радостную усатую харю… Н-да, вспоминать совестно, что я тогда гаркнул.

Он перестал улыбаться и сказал: “Твою тоже”.

Потом я, конечно, попросил у него прощения. Он попыхтел-попыхтел, да и простил. Доброй он все-таки души человек, мой Генка, — отходчивой души, незлобивой.

“Фаллоплан” домчался до базы минут за пять.

Водитель, Петруха Меньшиков, балагурил всю дорогу, то и дело отрываясь от штурвала и поглядывая на нас. Мне все время подмигивал. А я сидел, прижатый страховочным корсетом к удобному кожаному креслу, тупо изучал прямоугольную пачку запасных обойм к карабину, которая терла мне спину во время марш- броска, и страдал. Мало мне испытанного унижения, так еще и жрать хотелось, как из пушки, мозоли болели, а мозги неотвязно терзала мысль: “Почему, почему, скажите на милость, ребята так конкретно меня “сделали”? Как ребенка малолетнего. Как древнего хрыча, затесавшегося в компанию олимпийских чемпионов. Почему?”

Ответа не было.

Пришвартовав транспортер прямо к порогу казармы, Петруха напомнил про компот, и машина бесшумно отплыла прочь.

— Сперва в столовую или в санчасть? — поинтересовался ехидно Генрик, когда я закончил плескаться под душем и выполз в коридор.

— Жрать! Жрать, хавать, рубать, метать… ну, и так далее! — пламенно блестя голодными глазами в поисках чего-либо съедобного (а хоть бы и Бобика) воскликнул я. — Мозоли подождут.

— А Вероника?

— Надеюсь, подождет и она, — сказал я. — Если не хочет быть съеденной заживо.

После завтрака Генрик торжественно преподнес мне маленькую бесцветную пастилку:

— Загружайся, братишка!

— Хотелось бы прежде узнать, братишка, какова природа сего замечательного фрукта. — Я с подозрением уставился на грушевидную капсулу.

— “Полижинакс” это, — пошловато сострил Мелкий.

— Гормоны?.. — воспротивился я, глядя, с каким азартом сгреб этот монструозный подопытный кролик биохимии свою порцию дьявольского зелья. — В задницу!

— Не, “Полижинакс” не в задницу, — снова пошутил Мелкий, топорща бороду в непристойной ухмылке.

— Даже не предлагай, — отгораживаясь от подозрительной фармакопеи растопыренной пятерней, сказал я Саркисяну. — В моем нежном возрасте травиться всяческой гадостью, знаешь ли, совсем не годится. Да и для импотенции я еще слишком молод.

— Помилуй, Капрал, какие такие гормоны-мормоны? — вполне искренне удивился Генрик. — Павлуша, да помолчи ты, охальник!

Мелкий, приготовившийся сказать еще какую-то пакость, загоготал, щедро брызжа отравленной “Полижинаксом” слюной.

А Генка развел передо мною красочную пропаганду, живописуя, какая замечательная штука эта сома. (Сома, ага. Должно быть, прямые поставки из Валгаллы.) И адаптоген, дескать, она, и стимулятор. И метаболизм ускоряет, и шлаки выводит, и раны врачует. Неделька приема — глядь, ты уж супермен: химизм обменных процессов изменится кардинально, нервные сигналы мощнее станут и вдвое быстрее по нейронам побегут. Реакция, следовательно, возрастет, и выносливость тоже, и сила, и способность организма к регенерации. Совершенно безопасная штука и крайне полезная для выживания в бою. Глотай ее, значит, любой и всякий без боязни. А что скопцом в итоге не станешь и рак не заработаешь, так это он, Генка, клятвенно обещает и даже божится. Землю, мол, горстями есть готов, вот как о моем благе печется!

— Благими пожеланиями вымощена дорога в ад, — срезонерствовал я, сунув пастилку за отворот рукава. “Сперва у Вероники узнаю, насколько безопасен этот адаптоген”.

— Пора лечить раны. — Я поднялся из-за стола, с сожалением поглядывая на десерт из взбитых сливок и черешни, к которому приступали братцы-легионеры, счастливые обладатели безразмерных желудков.

— Полчаса тебе сроку. Потом подбегай к арсеналу, — посоветовал мне в спину мастер сержант, известный сладкоежка, облизывая серебряную ложку.

“Фужер” возле офицерского корпуса гудел и содрогался — точно работающий на полных оборотах гусеничный трактор. Я с опаской обошел его стороной. Черт знает, что это за штука такая и чего от нее можно ждать?

Вероника прилаживала к лохматой шее Бобика-первого пышный розовый бант. Увидев мое лицо, исполненное невыносимого страдания, она хлопнула пса по спине, отгоняя, и испуганно спросила:

— Что с тобой?

— Рана, — простонал я, валясь ей под ноги. — Боюсь, смертельная. Вероника, помни: я… я обожал тебя!

Она, конечно же, сразу раскусила мою безыскусную игру и ухватила меня за ушко:

— Перестань сейчас же! Я, между прочим, на службе. Да и ты тоже. Выкладывай, что случилось?

С таинственным видом я прошептал:

— Меня хотят отравить! Подсунули яд под видом витаминов. Но мне удалось перехитрить злодеев. — Я показал ей капсулу. — Возьмешь на экспертизу? Мы вместе раскроем заговор и получим по ордену!

— Филипп! Прошу тебя еще раз: перестань паясничать! Это действительно своеобразный стимулятор, причем не только безопасный, но и крайне полезный. Знаешь, у меня есть небольшой запас, — Вероника выдвинула ящик стола и достала картонную коробку без надписи, — похожего снадобья. Только оно изготовлено по особой рецептуре, специально для офицеров. “Сома активированная”. Тебе я, пожалуй, дам упаковку — за красивые глаза. Пользуйся! Принимай каждый раз после еды и об усталости забудешь навсегда. Может быть, тебя даже назовут Филиппом Неутомимым!

— И в любви? — тихо спросил я, посмотрев ей в глаза.

— В любви особенно, — ответила она, ничуть не смутившись прямолинейности намека.

С некоторым даже вызовом ответила.

На каждую из моих отвратительного вида сорванных мозолей она выдавила по облачку розоватой пены из прозрачного флакона. Ранки сначала защипало, потом пена опала и покрыла кожу блестящей пленкой.

— К вечеру заживет, — пообещала Вероника. — Можешь обуваться.