«Новый мир», Василь Быков помягчал. И рассказал, как его пытаются тут запугать.

Вызвал его недавно начальник гродненского управления ГБ, продержал три часа в приемной, а потом, пригласив в кабинет, начал рассказывать, как он лично расстреливал власовца. Как в упор выстрелил ему в висок, в сарае, и мозги брызнули на стену… «Понятно?!» — завершил начальник свой воспитательный рассказ.

Василь Быков в ответ поведал о сходной истории: «У нас в полку был трус и дезертир по фамилии… — И он назвал фамилию начальника гродненской ГБ. — Так мы его к двум танкам привязали и надвое разорвали».

— Идите! — прокричал взбешенный начальник управления ГБ. — У меня к вам больше вопросов нет!

Когда Василь Быков и корреспондент шли с вокзала домой, к ним подбежал какой-то немолодой человек, и, оттянув Василя Быкова в сторону, зашептал: «А я не дамся! А я не дамся!.. Я решу и себя, и их!..»

Оказалось, это приятель Василя Быкова, бывший фронтовик, которого шантажирует местная ГБ; он не пожелал с ними сотрудничать, и ему вот уже вторую неделю угрожают расправой и арестом. Бывший фронтовик был небрит, растрепан, у него были выпученные полубезумные глаза.

«Пока мы дошли до дома Василя Быкова, у меня стоял в ушах этот придушенный хрип: «А я не дамся! А я не дамся!» — И я, — рассказывал мне корреспондент, — физически, похолодевшей спиной ощутил, каково жить здесь писателю Василю Быкову».

Этот рассказ достоверен, ибо совершенно совпадает с манерой поведения, к примеру, тульского управления ГБ, о котором писал Анатолий Кузнецов. Да что им, провинциальным кагэбэшникам, всесоюзная известность земляка! Местный начальник ГБ, привыкший к самоуправству, продолжает относиться к писателю, как к рядовому подопечному смутьяну, и тут степень наглости и хамства власти прямо пропорциональна невежеству.

Назым Хикмет как-то сказал: когда в столице стригут ногти, в провинции рубят пальцы.

Возникает вопрос: чем заслужил писатель Василь Быков такую жгучую ненависть местного, и не только местного, КГБ? Почему его много лет травили подло, неостановимо?

Василь Быков стал известен за пределами Белоруссии в 1961 году своей военной повестью «Третья ракета». Вскоре была издана и его следующая книга — «Альпийская баллада» (1963). Эти и подобные им ранние книги не содержали «крамолы». Они были направлены против шкурничества. Лешка Задорожный из «Третьей ракеты», удравший из окопа, демагог и карьерист писарь Блищинский из «Фронтовых страниц» — точки приложения ненависти Василя Быкова. Прозвучало сострадание к Лукьянову, вырвавшемуся из плена, которому не доверяют. Но была и явно фальшивая — «проходимая» — нота. Лейтенант Клименко благополучно вырвался из западни, хотя капитан «из штаба полка» и начал было, как говаривали тогда, «мотать дело».

Этот благополучный финал — неправда о времени, косившем миллионы. Эта неправда более всего и ободрила критиков из комсомольской прессы. Свой, мол, человек. Не очернитель.

«Третья ракета» и «Альпийская баллада» были опубликованы в издательстве «Молодая гвардия», и автор, что называется, пошел в гору.

И вдруг оказалось, что Василь Быков вовсе не тот «военно-патриотический» или, точнее, военно- стереотипный писатель, которым его представили читателю рецензенты комсомольской прессы. Это серьезный глубокий прозаик со своей темой, своим голосом, своей целенаправленной ненавистью.

В Москве о нем заговорили широко в 1966 году, когда в журнале «Новый мир» была опубликована его повесть «Мертвым не больно».

Главный герой этой повести — председатель военного трибунала Сахно. Жестокий и бессердечный негодяй.

Ленька, молодой солдат, вел в плен немецкого солдата; сказал повстречавшемуся Сахно о том, что в степи немецкие танки. Сахно никому не сообщает об этих танках. В результате гибнут люди. Много бед натворил на войне председатель трибунала Сахно, стрелявший и в своих, и в чужих, вообразив, что ему принадлежит монополия на патриотизм.

После войны он поменял фамилию. Теперь он юрисконсульт Горбатюк, военный пенсионер. Но он мог бы и не менять фамилии. Мертвые не мстят. Мертвым не больно, заключает Василь Быков.

В журнале «Новый мир» появилась и его повесть «Круглянский мост». Степка Толкач, рядовой партизан, сидит в яме, превращенной партизанами в тюрьму. Сидит, точно зверь, попавший в западню. Еду ему кидают вниз. Что произошло?

Начало почти детективное.

Степка — хороший парень; однажды забыли его на посту; видать, Степка невелика птица. Добрался до своих сам, огрел остряка Грушецкого из Полоцка, чтоб не подтрунивал над ним, Степкой, за что и прозвали его психом…

Сюжет повести несложен. Партизан Маслаков собирает группу на задание: взорвать Круглянский мост, через который ездят каратели. Берет с собой Степку, которого помнит по старым партизанским делам, Данилу Шпака, местного крестьянина, в лаптях, и Бритвина, видимо, кадрового офицера в прошлом.

Действие разворачивается стремительно. Маслаков, не желая рисковать другими людьми, бежит к мосту. Его ранят. Степка бросается в ближайшую деревню на поиски подводы, везти Маслакова.

Степка вскоре приводит коня с телегой, которым правит мальчишка Митя лет пятнадцати.

Увы, Маслаков, командир их маленькой группы, к этому времени умер.

Вещи Маслакова поделены: на Бритвине справная телогрейка. У Данилы Шпака, вышедшего в лаптях, — сапоги.

Степка видит это, а автор замечает спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся: «…вещи, как всегда, на войне переживали людей, потому как, наверное, обретали большую, чем люди, ценность».

Фраза, как видим, достаточно зловещая, — особенно зловеще она звучит перед началом операции, которой теперь руководит Бритвин. Он рассуждает: «Кто больше рискует, тот побеждает. А кто в разные там принципы играет, тот вон где». Это он о Маслакове, который не хотел никем рисковать.

Фраза вроде бы разоблачающая, однако пока он прав, этот кадровый военный. Действительно, Маслаков в могиле. Моста взорвать не смогли.

По-видимому, он на своем месте, этот Бритвин, он взорвет мост.

И мост действительно взорвали. Только Бритвин при этом погубил мальчика Митю. Попросил его сбросить на мосту взрывчатку, но «для верности», когда Митина подвода с взрывчаткой оказалась на мосту, застрелил коня Мити. Взрыв покончил и с мостом, и с Митей…

За что Степка, после боя, во время перебранки, стреляет в Бритвина.

…И вот Степка сидит в яме; ждет решения своей судьбы.

И тут сверху окликает его Данила, который ходил с ними на операцию; пришел он по поручению Бритвина, который — доктор заверил — выживет. Бритвин прислал сказать, что все можно кончить по- хорошему. Мол, автомат выстрелил случайно, а про Митю молчок. Взорвали, и все. А то приедет комиссар…

Степка решил не мириться. Пусть едет комиссар!..

Завершающие фразы, от продуманного нажима, обретают глубокий подтекст; вполне ортодоксальные, они звучат с прямо противоположным смыслом. Подтекст усиливает даже синтаксис. Каждая из этих трех заключающих повесть фраз начинается с нового абзаца.

«Комиссар разберется.

Не может быть, чтобы не разобрался.

Пусть едет комиссар!»

Степка думает об этом с вызовом и оптимизмом. А у читателя обрывается все внутри. Эпоха — за Бритвина. А со Степкой стрясется беда. Его ждет, может быть, судьба Мити…

Автор, как видим, вложил совсем иной смысл в мальчишески-доверчивые восклицания Степки. Это было тут же разгадано всеми, в том числе и сталинистами, — отныне у них не было сомнений в том, кто такой Василь Быков…

Василя Быкова запугивают, ему отказывают в прописке в Москве.

Существует в России такое рабье словечко: «прописка». Где прописали, там и живи. Охота на