Дмитрий Скороходов неторопливо и осторожно вел автомобиль по залитому вечерним солнцем весеннему Парижу. После строгой Праги развеселая столица Франции казалась ему именинным тортом. Он тщательно смотрел по сторонам: крутил головой, запоминая расположение улиц, переулков, магазинов, летних кафешек, выставивших прямо на тротуар плетеные столики и кресла. Сменяя друг друга, из окон доносились звуки патефонов, а иногда живых флейт и аккордеонов…

Еще совсем недавно он, числившийся в кабинетах Лубянки под ничего незначащими литерами SR–77, надеяться несмел, что судьба улыбнется, и он будет включен в состав крошечной советской дипломатической миссии в качестве помощника атташе по торговле. Какой уж тут помощник, когда торговля чуть жива?! Однако такая работа давала известное дипломатическое прикрытие и, что главное, возможность работать автономно, не засиживаясь в официальном кабинете.

Покушение на Брусилова и последующее введение в оборот тайного письма и манифеста были проведены безукоризненно. Конечно же, такое рвение заслуживает награды! Так что парижскую командировку вполне можно было рассматривать как серьезное повышение. Теперь чехам не достать организатора террористической группы «Белая ночь», даже если они перекопают всю Прагу.

Самое время осмотреться, обустроиться и заняться тем, о чем настоятельно требует в своих шифровках Центр. Бог его знает, зачем нужен на Лубянке генерал Згурский и его организация, но, судя по тому, что в Москве рекомендуют не считаться с расходами — очень нужен. Распоряжение «не считаться с расходами» несказанно грело душу Дмитрия Скороходова, возвращая его на десять лет назад. Он видел, словно воочию, старый особняк, похожий на старинную горскую крепость, величавые кипарисы, вытянувшиеся во фрунт вдоль аллеи от ворот к крыльцу, такой же май и яркое солнце. И он — совсем юный мичман, спешащий навстречу высокому грузному мужчине с тяжелым усталым лицом.

— Дмитрий, — беря его под локоть, начинал он, — я рад, что ты приехал.

— Мама написала, что вы очень больны.

— Это правда. Врачи обещают, что если я буду соблюдать все их рекомендации, то проживу, может быть, год.

— Неужели ничего нельзя сделать? Ведь вам едва исполнилось пятьдесят!

— Это не важно. Пятьдесят, сто… Сколько кому отмерено. Я хотел поговорить с тобой совсем о другом.

— Слушаю вас, дорогой крестный.

— Крестный. — Мужчина усмехнулся. — Собственно, об этом я и хотел поговорить. Я вовсе не крестный тебе. Я твой отец.

— Но…

— Молчи, не перебивай. Да, твоя мать была моей возлюбленной. От нашей любви родился ты. Я помог ей выйти замуж, но это все былое. Сейчас, когда я уже свесил ноги в могилу, хочу, чтобы ты, как мой единственный сын и наследник, получил все состояние, имение и титул как последний из графов Протасовых. Я уже отправил по этому поводу прошение в Сенат, дабы тебя официально признали моим сыном. Отныне ты будешь прекрасно обеспечен, тебе не придется себе ни в чем отказывать.

…Это было в мае четырнадцатого. А в апреле пятнадцатого его миноносец был буквально разодран в клочья огнем германского крейсера «Гебен». И чудом спасшийся мичман — граф Протасов — оказался в турецком плену. Там он встретил русскую революцию, гражданскую войну и в восемнадцатом по требованию английских властей был выпущен из лагеря военнопленных. Но возвращаться на родину и биться против каких — то большевиков абсолютно не хотелось. Он устроился переводчиком при английской военной миссии, благо языки всегда давались легко, и без особого интереса следил, как продвигается разгром «большевистской нечисти».

Крушение армии Врангеля оказалось для Дмитрия ужасной неожиданностью. Мысль о том, что какие — то жалкие мятежники смогут разгромить прославленных военачальников русской армии, представлялась ему просто нелепой. Когда же на боевых кораблях, пароходах, парусных яхтах, а то и просто шаландах из Крыма в Турцию повалили солдаты и офицеры белой армии, мичмана охватила паника.

Англичане быстро свернули помощь недавним союзникам, молодой граф Протасов остался на мели и жил, перебиваясь с хлеба на воду. Тогда — то на него и вышел некто, представившийся товарищем Константином. В обмен на помощь в организации массового возвращения солдат и офицеров врангелевской армии он гарантировал спокойствие, достаток и почтенную жизнь в любом, на выбор, городе Совдепии.

Хорошо изучивший все входы и выходы официальных заведений Стамбула, мичман оказался неоценимым помощником в подготовке слащовского возвращения, и вскоре Дмитрий Дмитриевич уже вступил на родную землю с новыми чистыми документами. Теперь, как и несколько лет назад, он носил материнскую фамилию Скороходов и был рекомендован для работы в Черноморском пароходстве. Однако занять уже отведенный ему кабинет недавнему графу так и не довелось. Вернувшись на Лубянку, товарищ Константин подробно информировал начальство о помощи товарища Скороходова, и вскоре тот опять был заграницей. И опять — бывшим офицером.

Назначение на оперативную работу в Париж, да еще под дипломатическим прикрытием, несомненно, можно было считать весомой наградой. Теперь оставалось найти подход к генералу Згурскому и убедить его, как некогда Слащова, если уж не вернуться на родину, то хотя бы посетить ее.

Он помнил Згурского с детства. С тех пор, как повесил над кроватью вырезанную из журнала «Нива» литографию «Доблестный капитан Згурский во главе роты Сибирских стрелков врывается в Пекин». Красивые названия дальних земель манили Дмитрия. Любимый крестный, давая поиграть офицерским кортиком, рассказывал о морских походах, о диковинных нравах народов, имена которых звучали сказочными заклинаниями.

Всего несколько дней назад он увидел Згурского своими глазами. Утром, когда тот стоял у аптеки в ожидании автомобиля и вдруг ни с того ни с сего потерял сознание. Почему — то сам этот факт вызвал в душе у SR–77 опустошение. Герои детских сказок не должны падать в обморок. Впрочем, тогда он еще сомневался, впрямь ли это Згурский. Все — таки почти четверть века минуло с тех пор. Теперь сомнений не было.

«Подход. Нужен подход, — думал Скороходов. — Наверное, можно попробовать обозначить интерес советского правительства к продукции Сент — Этьенской мануфактуры, принадлежащей Згурскому. Но в дни, когда Советскому Союзу нужны трактора, локомотивы и станки, довольно странно выглядит первоочередной интерес к заводу, выпускающему мотоциклы, велосипеды и легкое стрелковое оружие. Напрямую идти нельзя».

Скороходов остановил свой «форд» на перекрестке, аккуратно пропуская едущие мимо автомобили.

«Надо придумать какой — то случайный повод». — Скороходов попытался вновь запустить мотор. Автомобиль зафырчал, но так и остался на месте. Новая попытка — и тот же результат. Дмитрий Дмитриевич выругался и вылез из машины.

— Мсье! — послышался рядом мальчишеский голос. — У вас сломалось авто? — Щуплый паренек, по виду — гаврош гаврошем, очутился возле «форда», точно вырос из — под земли.

— Да, похоже…

— Один франк, мсье! Тут совсем рядом есть мастерская! Я покажу дорогу!

— Грабитель, — вздохнул помощник атташе. — Ну ладно. Только поможешь катить эту колымагу!

— Хорошо, мсье! Как скажете… Два франка.

Маленький парижанин не обманул — вывеска над массивными железными воротами гласила, что автомастерская господина Шарпантье существует с тысяча девятьсот третьего года. Навстречу молодому дипломату вышел коренастый человек в замасленной спецовке, вытирающий тряпкой руки.

Выслушав жалобу, он открыл капот.

— Вот незадача! — на чистейшем русском проговорил мастер. — Свечи ни к черту. Все залиплось. Как оно вообще ездило? Мсье. — Он начал переводить свою тираду на французский.

— Не надо, я понимаю, — широко улыбнулся Скороходов.

— Мсье из России? — удивленно поправил очки в стальной оправе мастер. — Атак и не скажешь.

— Отчего же?

— Костюм, авто…