быть может, весной удастся испробовать его предложение на одном из артдивизионов. Теория непрерывного потока, или, как его еще называют, конвейера, остается пока теорией, которая может быть претворена на практике, но может и рухнуть. А он, Пельцер, не желает брать на себя подобную ответственность.

Подполковник знал, что такая точка зрения ни в коем случае не удовлетворит командира полка. Однако сам Пельцер просмотрел рацпредложение слишком бегло и поверхностно для того, чтобы разобраться в его выгоде или невыгоде. Именно по этой причине заместитель командира полка и старался не распространяться о рацпредложении Калочека более подробно.

Харкус почувствовал эту неуверенность своего заместителя, который был немногословен и вскоре замолчал вообще.

— Я считаю, что достоинства в этом предложении есть, — сказал Харкус. — Мы выигрываем время, в артдивизионах экономим по два дня, а в целом по полку это даст выигрыш в неделю.

— Но ведь может и не получиться.

— Видите ли, мы с вами по-разному мыслим. Вы ждете провала, я — успеха.

— А почему мы так много говорим об этом? — не сдавался Пельцер. — Отдайте приказ по полку — и делу конец. — Подполковник встал из-за стола и подошел к окну.

— Я и отдам такой приказ, — спокойно произнес Харкус. — Однако до сих пор считалось, что любой приказ тогда будет выполнен отлично, когда его понимают. Калочек, например, солдаты и унтер-офицеры, которые оказывали ему помощь в составлении плана, никакого приказа ни от кого не получали, однако они добровольно жертвовали своим свободным временем ради идеи.

Пельцер не стал возражать, он вернулся к столу и сел на свое место.

— Кроме того, — продолжал Харкус, — у нас есть уже кое-какой опыт, и я просто не понимаю, почему вы выступаете против этого новшества.

Пельцер бросил на майора беглый взгляд и придвинул к себе рабочую тетрадь. Лицо его начало краснеть, возможно, от злости, но Харкус еще слишком мало знал своего заместителя, чтобы с уверенностью сказать это.

Подполковник сжал губы и сделал в тетради несколько пометок, затем прочел командиру полка свой план_е

Харкус смотрел на своего заместителя и думал: «Если это он звонит полковнику Венцелю и информирует его обо всем, тогда мне понятно, почему он выступает против предложения Калочека. Но если его не поймут в штабе дивизии, тогда все будет выглядеть иначе».

Кончив читать, подполковник нажал клавишу на пульте переговорного устройства и приказал вызвать к нему обер-лейтенанта Калочека.

— Желаю вам успеха, — сказал Харкус и встал.

— Попробую разобраться в этом предложении еще раз.

— Неплохо для начала.

Выйдя от Пельцера, Харкус направился в клуб, где он должен был выступить перед личным составом полка с докладом о задачах, стоящих перед частью.

В это же время на другом конце поселка шло обручение. Обменявшись кольцами и скрепив своими подписями запись в книге новобрачных, молодожены в «вартбурге» Каргера двинулись в обратный путь. В ресторане супружескую пару и свидетелей ждал празднично накрытый стол. Туда же пришел и Грасе с огромным букетом астр и большой коробкой, в которой находился кофейный сервиз на шесть персон и бутылка шампанского. Это был подарок от солдат батареи.

А спустя два часа Карин и Эрхард лежали на лесной лужайке и смотрели в чистое голубое небо. Пахло свежей травой и еще какими-то дурманящими лесными запахами.

Карин подняла вверх правую руку. Кольцо на пальце сидело слабо.

— Так и должно быть, — объяснила она. — Прежде чем карабкаться по лестнице на свой кран, мне придется снимать его и прятать в карман.

— Опусти руку, Карин.

— Почему?

— А то еще увидят нас.

— Кто? Здесь же никого нет.

— Все равно опусти.

— Поставь табличку с надписью: «Рай. Посторонним вход воспрещен!»

Они повернулись друг к другу. У Карин волосы были зачесаны назад и связаны в пучок. Глаза ее радостно блестели.

Эрхард чувствовал маленькие руки Карин на своем лице.

— Как тихо здесь, я такой тишины еще никогда не слыхала, — сказала Карин.

— Тишина здесь явление редкое: неподалеку отсюда стрельбище, где часто проводят стрельбы.

— Стрельбы?

— Да, на стрельбище.

Карин попыталась представить себе лицо Эрхарда, когда он стреляет, но не смогла.

Перевернувшись на живот и подперев голову руками, Карин посмотрела на Эрхарда.

— Ты что? — спросил он.

— Хочу представить тебя во время стрельб.

— Зачем?

— Интересно просто.

— Ничего интересного в этом нет. На мне полевая форма, на голове — каска…

— А о чем ты тогда думаешь?

Эрхард ответил не сразу.

— Когда я лежу на огневом рубеже, я думаю только о том, чтобы поразить цель. А может, даже и не думаю, а просто целюсь и стреляю. Знаешь, где-то на земном шаре сейчас стреляют, убивают мирных жителей, ни в чем не повинных людей, не щадят ни женщин, ни детей, ни стариков. Понимаешь? А кое-кто вынашивает бредовые военные планы и в отношении нас, собирается сбросить атомные бомбы на Дрезден и Лейпциг. А на границе с нами они нередко стреляют в наших людей. И мы должны уметь постоять за себя. Правда, когда я лежу на огневом рубеже, мне уже некогда думать об этом, я просто целюсь и стреляю. Я не сомневаюсь, как Герольд Шварц.

— Этот Шварц кажется умным.

— Ум — это еще не все. Шварц интеллигент… но ему не хватает убежденности…

Эрхард говорил тихо и убежденно.

Воскресным утром в поселке обычно вставали поздно. Офицеры перед обедом шли в казарму, играли там с солдатами — кто в шахматы, кто в волейбол или скат.

Однако в это воскресенье лишь очень немногие офицеры, надев выходную форму или гражданский костюм, решили навестить своих солдат.

Капитан Келлер собрал офицеров первого дивизиона в расположении подразделения, чтобы поговорить с ними, особенно с теми, кто искал какие-то оправдания, чтобы только снять с себя ответственность за плохие оценки, полученные во время проверки. Келлер хотел по-отечески поругать таких командиров, объяснить всем истинные причины недостатков и указать пути их устранения.

В это воскресенье Харкус не собирался ехать в полк, ему хотелось сходить в гости к Вилли Валенштоку, а затем поехать немного поохотиться. Около девяти часов утра он вышел из общежития для холостяков через запасный выход, чтобы не привлекать к себе внимания. За плечами у него болтался рюкзак и старенькая двустволка.

Он спустился в лощину, расположенную метрах в тридцати от общежития, и пошел низом. Ветки деревьев цеплялись за рюкзак, били его по лицу.

Харкус специально выбрал этот путь, чтобы ни с кем не встречаться. И только дежурному по полку Харкус сказал, что до двух часов будет находиться у Валенштока, а потом немного поохотится в районе Уленбрюка. По собственному опыту Харкус знал, что среди охотников есть люди, которые обычно потихоньку увязываются за тем охотником, которому, как им кажется, всегда сильно везет, так как он якобы знает потайные, только ему одному известные места. Такие «спутники» не раз увязывались и за Харкусом, не раз спугивали у него дичь, а однажды под вечер, когда уже начало темнеть, он случайно чуть не подстрелил одного такого охотника, когда тот шел ему наперерез. С тех пор майор предпочитал ходить на охоту один и так, чтобы никто этого не знал.

Минут через пять он вышел на просеку и пошел по ней в юго-восточном направлении. Небо было чистое, светло-голубое. Видимость была превосходной, день тихий и безветренный.

Незаметно выйти из общежития Харкусу удалось, однако даже здесь, на природе, он не мог отделаться от мыслей о полке. Более того, после проведенной тревоги в штабе полка, которую он объявил в ночь на пятницу, беспокойство это не только не уменьшилось, но даже значительно возросло. Его беспокоило то, что его мысли как-то медленно доходили до исполнителей. Почему это так, Харкус еще не знал. Он надеялся, что ему все станет ясно, если он еще раз шаг за шагом проследит за собственными действиями в полку.

Дойдя почти до самого шоссе, он оглянулся. Просека вела до самого забора казармы, за которым находилось здание первого артдивизиона, работавшего сегодня, как в будний день. Харкус подумал, не лучше ли ему вернуться в полк, чтобы побыть среди солдат и офицеров.

Он присел на пенек и, положив ружье на колени, продолжал смотреть в сторону казармы, из-за стены которой вдруг послышался рев моторов и лязг гусениц. Пельцер, видно, решил, что лучше подчиниться его приказу. С Гауптом майору так и не удалось поговорить. Треллера он не видел с четверга, а Курт, не желая поддерживать его, просто занял, как и другие, выжидательную позицию. Интересно, чего они ждут? Может, того, что все решится само собой? Даже вчера на собрании офицеров Харкус ощутил этакий душок выжидания. Он чувствовал, что между ним и офицерами стоит невидимая стена, и пока еще не знал, как ее можно преодолеть. Лишь на немногих лицах он заметил внимание и одобрение. Это были Каргер, Калочек, Цедлер. Как мало! Но для начала и это неплохо. Жаль, что число их почему-то не увеличивалось.

Объявление тревоги в штабе отчетливо показало настроение офицеров. Многие почти открыто ругались, так как тревога, видите ли, нарушила их собственные планы. Однако не будь этой тревоги, никто и не знал бы, что штаб полка начал свою работу с опозданием на десять минут. Кое-кто из офицеров,