– Разумеется.

– Пришла пора вернуться к нему. – Он встал и перед уходом признался: – Я сейчас придерживаюсь одной тактики: доводить безумные распоряжения императора до абсурда. Слыхали об аресте католического митрополита Сестреженевича? Дело было так. Павел с ним простился, шел во внутренние покои, заметил, что у пажа косичка слишком длинна и крикнул мне: «Отвези эту обезьяну тотчас в крепость!» Государь ушел, а я митрополиту говорю, что должен исполнить монаршью волю и отвожу Сестреженевича в крепость. Или императору не понравилась прическа дамы на балу. И он мне говорит: «Надо бы ее голову вымыть». Поверите, я зову слугу, он приносит кувшин воды, и я в точности исполняю повеление государя: мою даме голову! Всему свету надо сейчас представить доказательства полного психического расстройства монарха. Но главное – Павел отменил то, что дал высшему классу его отец – Петр III, а именно «Вольности дворянству». Теперь дворянин не принадлежит себе. Я говорил о вас с вице-президентом Иностранной коллегии Никитой Паниным. Он отличного мнения о вас, адмирал. Встретьтесь с ним. Я извещу вас о дне и часе.

Если генерал-губернатор Пален считал, что императора перед обществом надо представить в карикатурном сумасшествии, то Никита Панин, с которым Рибас встретился тайно в его доме, считал императора Павла воистину душевнобольным:

– Он подвержен припадкам безумия, во время которых тирания его становится злодейством.

– Может, это просто горячность, вспыльчивость, – усомнился Рибас.

– Это было раньше.

– У него десять детей. И все здоровы, – заметил Рибас.

– Да, но его сумасшествие не от природы. Оно приобретено и развито у нас на глазах. Но ваши слова о его здоровых детях, о его нормальных наследниках очень своевременны. Сам Павел установил, что престол в России отныне может передаваться только по наследству, и я думаю, чем скорее это произойдет – тем лучше.

– Вы видитесь с кем-нибудь из наследников? – спросил Рибас.

– С Александром. Крайне редко и только как бы случайно в коридорах Зимнего. Павел окружил сына соглядатаями. Александр живет затворником, без разрешения Павла никого не принимает. Не говорит с посланниками без его присутствия.

В сумасшествие Павла Рибас не верил. Самодурство, развращенность вседозволенностью, даже злобное озорство – что угодно, только не безумие, потому что в иных делах монарх был трезв, последователен и весьма умен.

Первого мая 1800 года адмирал увидел из окон своего дома, выходящих на Царицын луг, большое скопление народа. На лугу были разбиты палатки, возникли торговые ряды, вдоль Екатерининского канала двойными вереницами тянулись экипажи. Народ пел, гулял, радовался ясному дню. Верхом, в сопровождении свиты и Царской Фамилии в каретах, приехал император. Толпа на Царицыном лугу сразу поредела – в столице, когда выезжал Павел, все предпочитали прятаться.

Через день адмирал частным порядком присутствовал на спуске четырех фрегатов из Адмиралтейства. Теперь на валу над рвом развевался флаг Иоаннитов, как будто мальтийские рыцари спускали фрегаты «Михаил», «Эммануил» и «Святая Анна». С четвертым произошла заминка – фрегат «Благодать» застрял. В толпе передавали неизвестно чей стих: «Анна» сошла славно, а «Благодать» велит себя подождать».

В этот день чуть ли не в полночь Рибаса посетил взволнованный, негодующий и безмерно уставший генерал-губернатор Пален.

– Свершилось ужасное, – сказал он, опускаясь в кресло. – Никому неизвестный штабс-капитан Кирпичников, дворянин разумеется, в кругу офицеров изволил откровенно высказаться об ордене Святой Анны.

– Что же он сказал? – спросил Рибас.

– Да то, что у каждого на уме: орден сей учрежден после ночи утех Павла с Анной Лопухиной. И знаете, чем дело закончилось после доноса на штабс-капитана? Кирпичников подвергся страшному наказанию – перед строем тысяча палок! – Петр Алексеевич вскочил, зашагал по кабинету так, что свечи в канделябрах заметались. Он повторял: – Тысяча! Тысяча палок! Дворянину! Это предел всему. Вы представляете, что сейчас в полках?! Офицеры готовы на все! Нет, Павел не отнял у наказания страх, а у награды честь. Он опозорил всех нас. Недаром мать называла его жестокой тварью. Откроем карты, адмирал. Эта тварь недостойна быть на престоле! Сегодня Кирпичников, завтра – я, послезавтра – вы, кто угодно. Терпеть это больше нельзя. Что скажете?

– Да, он перешел рубикон безнравственности. Но я сомневаюсь, что вспышка офицерского бунта в полках будет удачной. Такое дело надо вести с холодной головой и чистым сердцем.

– Поклянемся в этом, адмирал!

Они обнялись.

– Да, вы правы, Осип Михайлович. Офицеров надо удержать. Я это сделаю. А сейчас простимся, чтобы в скором времени быть готовым ко всему.

Постепенно Рибас узнал узкий круг людей, которым Пален доверял, с которыми был откровенен в своих замыслах, и конечно же, в первую очередь это был клан бывшего фаворита Зубова. Клан этот в Петербурге представляла в единственном числе Ольга Зубова в замужестве Жеребцова, о которой Пален сказал Рибасу:

– Графиня Ольга справлялась о вас и будет рада видеть. Братья ее, как вы знаете, до сих пор сосланы в свои подмосковные деревни.

Но визит к графине Рибас отложил из-за обстоятельства печального: умер Суворов.

После блистательных итальянских походов столица обещала встретить Суворова как триумфатора и коронованную особу: публика должна была выходить из экипажей, как при встрече государя. Сам Павел сказал, что он выйдет из кареты, завидев Суворова. Барабаны, колокола, живые коридоры, пушечная пальба… Но уже в Риге на слабого после болезни Суворова обрушились высокомерно-грозные выговоры императора. Он отменил торжественную встречу. 20 апреля генералиссимуса встретили на Крюковом канале у дома вдовы-полковницы сын Аркадий, Хвостов, снимавший у вдовы квартиру, родственники. Прибывший от императора курьер принес весть: «Генералиссимусу князю Суворову не приказано являться к государю». 1 мая Суворова лишили адъютантов – разослали их по полкам. Шестого мая после бреда о Генуе – цели Итальянского похода, который ему не дали закончить, Суворов скончался.

Рибас знал и о его болезни, и о возвращении, но хотел явиться к своему бывшему командиру, когда тому станет лучше – не довелось. В день похорон он выехал, чтобы проститься с человеком, который осчастливил его почти десятилетней дружбой, но улицы так запрудил народ, экипажи, что адмирал отправился к Невскому монастырю, где дождался гроба с телом и обнажил голову. Публика, чтобы взглянуть на гроб Суворова, вылезала даже на крыши. Это были невиданные похороны, несмотря на то, что Павел распорядился отрядить на них не лейб-гвардию, а два гарнизонных батальона.