любимый государем еще с детства – померанец!

– Откуда? – спросил Павел.

– Из Одессы прислали, – скромно ответил Кутайсов. Скромно потому, что его самого еще ребенком прислали из-под Хаджибея среди прочих пленных казаки в Петербург. Император мгновенно затаил обиду: своему вчерашнему рабу он дал орден Анны I класса, возвел его в бароны, сделал егермейстером, графом, наградил орденом Александра Невского – и все это за какой-то последний гол, а в результате и солнечные плоды, волшебство природы, присылают из Одессы ему…

Но таил обиду Павел недолго: отобрал у экс-брадобрея все померанцы, что нашлись у того в карманах, погрозил кулаком, заставил графа-раба очищать кожуру и велел форейтору ехать к Анне Лопухиной- Гагариной. У молодой четы еще не кончился медовый месяц, но увидеть прекрасную Анюту, притронуться к шлейфу ее платья означало для императора получить негласное мистическое благословение всем его начинаниям, да и не с пустыми руками явится – с золотистыми плодами Юга.

В многочисленных эпиграммах Павла часто сравнивали с Дон-Кихотом. Правда, эти эпиграммы приходили в противоречие со стихами:

Тем не менее и Прекрасная Дама российского императора-Дон-Кихота- Карлы в какой-то мере соответствовала Дульсинее: малообразованна, далеко не красавица, но доброе выражение лица, прелестная головка с огненными черными глазами имели на царя такое же влияние, как жительница Тобосса на несчастного Дока Кихота. Увидеть, услыхать нежный вкрадчивый голосок означало получить энергию самоутверждения и уверенности в делах, в том, что Суворов вовремя отозван с армией из Европы, выход из антифранцузской коалиции необходим, а осуждение закулисных игр Вены – рыцарский долг…

Но увы. Дом Дульсинеи-Анны, ее покои, ярусы, начиная с прихожей, был напоен солнечным воздухом, в котором настоялся запах померанцев… Павел даже забыл о рыцарском этикете, досадливо воспринимал знаки внимания, морщился, но явственно услыхал слова Павла Гагарина:

– Две сотни померанцев получил я сегодня из Одессы, Ваше Величество. Обязательно куплю в тех краях имение или землю.

Чуткая Анна не преминула сказать своему рыцарю:

– Я читаю в вашем лице напряженную работу мысли, мой император. Вас заботят дела, которые вы успешно завершите.

Она не угадала. Рыцаря заботили не дела, а запахи. Он спешно уехал в Зимний. Никто не мог понять причину его холодности. Но в Зимнем дворце хаджибеевец Кутайсов приготовил раздосадованному шефу сюрприз: заиграли десять дев на десяти арфах, растворились парадные двери и десять красноливрейных слуг вошли в залу с десятью корзинами, наполненными доверху золотыми чудо-планетами мандаринами- померанцами.

– От магистрата Одессы для вашего величества в подарок три тысячи померанцев!

Император взял несколько штук, подбросил их, попытался поймать – солнце раскатилось по полу Зимнего в разные углы. И несколько дней все было пропитано свежим нектарным ароматом. На померанцевом балу иностранные посланники шептались о какой-то неведомой им дипломатической удаче петербургского кабинета.

Двадцать шестого февраля Павел письменно поблагодарил одесского бургомистра Дестуни за доставленное удовольствие. Позже он «всемилостивейше снисходя на прошение г. Одессы магистрата, высочайше повелеть соизволил отдать ему Резиденцию для оказания помощи тамошней гавани все казенные материалы…». Правда, материалы эти магистрат должен был все-таки купить на свои деньги, и высочайшим рескриптом Одессе назначалось к выдаче из казенных сумм двести пятьдесят тысяч рублей.

Феликс написал обо всем адмиралу, но тот, еще не успев получить письмо брата, приехал на заседание Адмиралтейства, где Григорий Кушелев бесстрастно зачитал ему распоряжение Павла: «Его Императорское Величество Государь Император отданным сего числа при пароле приказом указать соизволил Управляющего Лесным Департаментом адмирала де. Рибаса отставить от службы, о чем к исполнению Адмиралтейской коллегии сим сообщается. Санкт-Петербург. Марта 1 дня. 1880 года».

– Но каковы причины? – спросил Рибас.

– Мне сие неведомо, – ответил Кушелев.

В год своего пятидесятилетия оказаться не у дел, быть отрешенным от службы весьма важной, к которой почувствовал вкус, к которой так подошел, впечатался характер и склонность к реальному делу – все это подействовало на адмирала удручающе. И оправдаться нельзя – доступа к документам нет, а есть только распоряжение императора.

Главное, что поразило Рибаса – он не видел сочувствия в глазах людей, которых встречал: отставка, неожиданное изгнание со службы стали обыкновением. Друзьям и домашним адмирал позволял себе говорить:

– Меня можно обвинить, что я купил участок леса с целью извлечения незаконных выгод. Это еще куда ни шло. Но, как говорят, мне вменяют в вину, что я назначил в лесной доход цены на смолу ниже представленных архангельским губернатором. Это было сделано, когда я плыл по Вышневолоцкому каналу. И, верно, правильно сделано. Архангельский губернатор, скажем, оценивает смолу в рубль, а ей цена полтина, потому что не годится никуда.

Предстояло решать: как быть дальше? Миллионов он не накопил. Скоро станет вопрос: на что жить? Уехать в Италию? Но Неаполь разорен войной. Поселиться в Одессе с братьями? Но в качестве кого? Да и после того, как он был главным строителем города-порта, стать там частным лицом было не с руки. Неожиданный и весьма поздний мартовский визит Петра Палена прервал размышления адмирала: к нему явился не опальный генерал Пален, а Петр Алексеевич Пален – генерал-губернатор Санкт-Петербурга, возведенный императором в графское достоинство Российской империи. Приехал он не в знатной карете, а в обыденном экипаже, без охраны, отказался от ужина, попросил не беспокоить жену Настю – он на минуту – и прошел в кабинет Рибаса.

Адмирал было начал объяснять смехотворность обвинения, приведшего его к отставке, по Петр Алексеевич, человек рослый, мужественный, громкий, заговорил тихим голосом:

– Благодарите бога, что вы остались в неаполитанском подданстве. Иначе быть бы вам в Тайной экспедиции среди сотен арестованных дворян. Разве вы не знаете, теперь князей ссылают в Сибирь в кандалах. У меня создается впечатление, что иногда он арестовывает не за дело, а на всякий случай, когда изволит говорить о дворянине: «Сумневаюсь».

– Но на кого же он рассчитывает? – спросил Рибас.

– При нем сейчас в фаворе люди без чести, как Кутайсов, или честолюбцы, как Ростопчин. Но у меня создалось впечатление, что он манипулирует подданным ему дворянством. Никто не уверен, что с ним станет завтра – арест, отставка, возвышение – это принцип.

– Но вы как генерал-губернатор участвуете во всем этом, – сказал Рибас.

– Да. Но и я не могу поручиться за свое самое ближайшее будущее. Гарантий нет. И это тоже принцип.

– Однако, принцип этот может привести к краху.

Пален ответил с чувством:

– Несомненно!

– Император сам себе готовит бесславный конец? – спросил Рибас и добавил: – Но это по меньшей мере странно.

– Это безумие! – воскликнул Пален.

– Но вы только что говорили: он поступает согласно своим принципам.

– Да! В том-то и весь ужас: его принципы прямиком ведут к безумию. А оно приведет страну к бунту. Это значит: кровь, казни, палачи, всеобщий упадок. Разве до этого можно допустить? Вы помните наш последний разговор в моем имении после охоты?