Де Линь и дюк Ришелье уехали в Вену. Андре со штабом Потемкина отправился в Петербург. Уехал Базиль. И Суворов поскакал в столицу империи, где был холодно принят Екатериной – маховик нашептываний работал исправно, и покорителя Измаила отправили к шведской границе строить укрепления.

Гребной флот Рибаса починялся, вооружался, и весной и летом 1791 года было много жарких дел в походах за Дунай, под Мачиным и Браиловым. Рибаса беспокоило крайнее ожесточение Эммануила. Полковник брал знамена, но не брал пленных. Раны его порой давали о себе знать. Он жаловался брату на сердечные боли, тревогу и беспокойство.

Потемкин давал в Петербурге фантастические балы, а под Мачиным на правой стороне Дуная, в ноле, где очистили пятачок от трупов, состоялась церемония – князь Репнин принимал парламентеров турецкого визиря. Четыре условия предварительного прелиминарного перемирия составляли: вознаграждение за убытки, гарантии спокойствия в Молдавии, граница по Днестру и подтверждение всех прежних договоров. Визирь Юсуф-паша их подписал.

Но ревность Потемкина к чужим победам привела к тому, что он вернулся на Дунай и затеял наново канитель переговоров. В Яссах Рибас жил во дворце князя, но к Марку Портарию не преминул заглянуть и был принят радушно. Отведал и пуй ку фасоле – цыпленка с фасолью, и свинину с мамалыгой. За столом присутствовал молдавский боярин Скарлат Стурдза. Он наливал генералу вино, не скрывая тревоги спрашивал:

– Скоро ли замирение с турками будет?

– Пиастры они не хотят платить, – отвечал генерал.

– А что же с Молдавией? Опять мы под турками окажемся?

– Спросите у Марка Ивановича, – кивал генерал на хозяина. – Он всегда все наперед знает.

– В ноги светлейшему упадем, – говорил Скарлат, – и не встанем, пока не умолим его не оставлять нас.

В это время к удивлению генерала в комнату вошел Андре.

– Эммануила привезли, – сказал брат.

– Привезли? Что с ним?

– Очень плох.

С этой секунды тревога и печаль простерли свои тусклые крылья над ясскими днями Рибаса. Эммануила поместили в покоях Марка Портария, он был немощен, страдал ранами, полученными под Измаилом. Рибас пригласил гофлекаря Потемкина Тимана, и тот, осмотрев брата, спросил у него:

– Когда ваша свадьба?

– Свадьба? – удивился больной.

– В России есть поговорка: до свадьбы заживет.

Но выйдя от Эммануила, он взглянул в глаза Рибаса, покачал головой и сказал:

– Я не знаю, когда это случится, но готовьтесь к худшему.

– Но… чем можно помочь?… Что делать?

– У него заражение крови.

Ни орден Александра Невского, ни имение, пожалованное в Могилевской губернии не обрадовали Рибаса. Брат угасал. Все, что было лучшего в Яссах – фрукты, отменную пищу, легкое французское вино – генерал привозил брату. А рок, незримо витающий над земными делами, как всегда рассудил по-своему. В начале октября Потемкин разругался с дипломатами султана, позвал племянницу, велел закладывать карету и объявил:

– Еду в Николаев. Хоть умру в моем Николаеве…

Он уехал, но спустя часа три его карета и конвой вернулись в Яссы. Рибас сбежал с крыльца, спросил у верхового:

– Князь вернулся?

– Покойник вернулся, – ответил тот и спрыгнул с лошади.

Кирасиры потащили из кареты ковер, на котором безвольно перекатывалось мертвое тело Потемкина. Андре не был в поездке с князем, но он пересказал брату услышанное от адъютантов. Потемкин проехал сорок верст, почувствовал себя дурно, покрылся потом, затрясся в лихорадке. Его вынесли из кареты, положили на ковер под раскидистый вяз. Тут он и умер на руках любимой племянницы. Казак из конвоя положил на его веки медные гривны – золотых и серебряных денег не нашлось ни у кого.

Спустя два дня после отпевания тело увезли в Херсон, где похоронили в полу церкви Екатерины Великомученицы, устроив над гробом подъемную дверь. Жизнь в Яссах замерла. Визирь витиеватым восточным посланием почтил память неверного.

Его смерть в то время, когда угасал Эммануил, казалась генералу нелепой. Брата не обрадовало и награждение за мачинские дела Георгием четвертой степени. Он потребовал, чтобы у постели поставили зеркало, и часами неотрывно разглядывал свое изможденное лицо.

– Давиа любила меня, – сказал он брату. – Хотел бы я увидеть ее, но так, чтобы она не видела меня.

На следующий день, зайдя к Эммануилу, Рибас увидел у его постели женскую фигуру в темном кружевном платке. «Бог мой! Давиа?…» Это была Катрин Васильчина. Когда они вышли в соседнюю комнату, Катрин спросила:

– Как ваш сын? Что пишет моя тетушка?

– Здоров. Похож на меня. Вы оставили монастырь?

– Уезжаю в Петербург.

– Не заедете ли вы в Новоселицу?

– О, нет. Сначала в Испанию.

В Яссы из Петербурга приехал Александр Безбородко – приятель по семьдесят четвертому году, а теперь граф – член Государственного Совета. Ему поручили руководить переговорами и обязали заключить мир непременно. Для ведения переговоров императрица назначила генерал-лейтенанта Голицына, генерал-майора Рибаса и статского советника Лошкарева.

– Какие прелиминарные пункты вызывают у Султана наибольшее сопротивление? – спросил Безбородко у своих помощников, по-хозяйски расположившись за столом в кабинете Потемкина.

– Они не хотят отдавать нам Аккерман, – ответил Самойлов.

– Крепость по правой стороне Днестра. А мы устанавливаем границу по левой.

– Статус Молдавии так и остается неясным, – сказал Рибас. – Порта требует возвращения княжества.

– В этом вопросе императрица склоняется к уступкам, – сказал граф.

Рибас не без вызова и твердо ответил:

– Если мы оставим Молдавию, исполнение Греческого проекта, который вы, Александр Андреевич, всемерно поддерживали, будет иметь перспективы далекой отсрочки.

Дипломаты переглянулись: заводчик Греческого проекта отдал богу душу. Но Рибас хотел полной ясности: какова политика теперь? И добавил:

– Жертвы Измаила и молдавских крепостей взывают к тому, чтобы не уступать Молдавию.

– Наши ресурсы истощены, – ответил Безбородко. – Поэтому и уступки вынуждены.

Одним словом, Рибас понял: конечная цель Греческого проекта теперь мало интересовала кабинет Екатерины.

Эхо полковых оркестров раскатилось над Яссами, а войска выстроились в каре не для того, чтобы наступать – прибыли турецкие дипломаты рейс-эффенди Ессид-Абдулаг Бири и Ессаид-Ибрагим-Мугамеду Дурри Эффенди. Переговоры начались получасовыми восточными приветствиями. Решили каждый день обсуждать по одному пункту. Но на некоторые уходили недели. В приватных беседах за ужином с помощью перевода на турецкий Марка Портария Рибас уверял турецких дипломатов, что императрица не намерена уступать Молдавию. Рейс-Эффенди Бири отвечал:

– Мы еще этот пункт не обсуждали. Но нам придется снестись с султаном.

Безбородко вызвал к себе генерала и недовольно спросил:

– Зачем вы это делаете? Молдавский вопрос давно решен.

– Это откровенный блеф, – ответил Рибас. – Начнем с возражений и категорических несогласий.