Рибас переправился на бригантину, где после контузии уже пришел в себя граф Ланжерон, а дюка Ришелье мучили частые обмороки, но ранение ноги не было опасным для жизни. Генерал вошел в каюту брата, доктор Игельшторм сказал, что он спит, осколки ядра не задели кости, что все более или менее благополучно.

Позже к флоту прибыл Суворов и его криками приветствовали войска. На палубу бригантины вместе с ним поднялись де Линь, Валериан Зубов и генералитет. Из крепости доносились пьяные крики, редкие выстрелы, пение и карканье воронья.

Откупорили бургундское. Суворов зачитал депешу Потемкину:

– Стены измаильские и народ пали пред стопами престола Ея Императорского Величества. Штурм был продолжителен и многокровопролитен. Измаил взят, слава Богу! Победа наша… – И добавил: – Всех, господа, имею честь поздравить.

Взятием Измаила закрылась кампания 1790 года. Под гром трофейных пушек благодарственный молебн отслужил в крепости священник Полоцкого пехотного полка отец Трофим Куцинский, который во время штурма, когда полковой командир был убит, повел солдат с крестом на неверных, за что его наградили золотым крестом на бриллиантовой ленте и возвели в сан протоирея.

Эммануил поправлялся. Принц де Линь увез дюка Ришелье в Яссы, откуда шел слух о размолвке Потемкина с Суворовым. Говорили, что князь встретил генерала-аншефа словами:

– Не знаю, чем и наградить вас!

– Я не торговаться сюда приехал! – крикнул в ответ Суворов.

Может быть, поэтому он через неделю снялся с полками в Галац. Эммануил, поправлявшийся и произведенный в полковники, последовал за генерал-аншефом. Кутузов остался при Измаиле комендантом. Бригадир Рибопьер был убит. Мекноб ранен. Илья Безбородко ранен весьма тяжело, и его заменил при штурме герой Хаджибея полковник Хвостов. Русские потеряли под Измаилом около двух тысяч убитыми, более трех тысяч было ранено. Кутузов писал жене: «Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся… Кого в лагере не спрошу, либо умер, либо умирает. Сердце у меня облилось кровью и залился я слезами…»

Нижние чины взяли богатейшие трофеи, щеголяли по крепости в драгоценных уборах, набили ранцы серебром и золотом. За чарку вина солдаты насыпали маркитантам чарку жемчуга. Пленных отправили на работы в Николаевский порт. Выяснилось, что число защитников Измаила, получавших по списку довольствие, было сорок две тысячи. Больше половины из них легло убитыми, трупы закапывали в крепостном рву.

Гребной флот Рибаса, лодки Чепиги и Головатого зимовали под Измаилом. Граф Ланжерон, теперь полковник, получив известие, что в Париже готовится конституция, сказал Рибасу:

– Мой дунайский эпизод продолжается. Я остаюсь при армии.

Когда же стало известно, что он, Рибас и дюк Ришелье получат за Измаил золотые шпаги с бриллиантами и надписями «За храбрость», Ланжерон и Рибас поскакали в Яссы.

Гостеприимный Марк Портарий был рад их приезду, устроил в прежних покоях, велел служанке собирать на стол, на вопрос о Катрин сказал:

– Уехала. Сразу, как в Измаиле побывала, вернулась сама не своя и уехала.

– Она ездила в Измаил? – удивился Рибас.

– Хоронить бригадира Рибопьера.

«Выходит, взбалмошная искательница приключений полюбила адъютанта князя?» – подумал Рибас, а Марк Иванович сказал:

– Собралась и отправилась в монастырь.

– Как?

– Под Кишинев.

– Постриглась?

– Этого не знаю.

Катрин и монастырь? Воистину, волю божью, чьи начертания неисповедимы в человеке, не угадать никогда.

Потемкин был в Бендерах. Рибас отправился в его канцелярию и застал Базиля Попова больным и в сборах. Он с трудом дышал, отдавая приказания.

– Удушья замучили, Осип Михайлович. Уезжаю следом за князем в Петербург.

Рибас узнал, что размолвка с Суворовым привела к тому, что Потемкин оставил свою армию не на Суворова, а на князя Репнина.

– Поздравляю вас, – Базиль обнял Рибаса.

– Значит, известия о золотых шпагах мне, Ланжерону и Ришелье верны?

– Вам еще и орден Святого Георгия второй степени!

В декабре императрица писала Потемкину: «Со всеми, от Бога данными успехами, тебя поздравляю; флаги мною отосланы к церемонии в крепость; для генерал-майора Рибаса на первый случай посылаю крест второй степени Святого Георгия, который он завоевал по справедливости, а потом оставляю тебе его и далее награждать по усмотрению».

Возбужденный и обрадованный генерал получил почту и здесь же в канцелярии у окна вскрывал ее. Суворов из Галаца писал: «Ваше превосходительство! Эммануэль и я целуем Ваши руки, но скоро ли Вас обнимем? Серет замерз, стало спокойнее… Наш друг Кутузов не знает равных в трудолюбии и неустанно печется о порядке… Вы же после своих подвигов поразмыслите: не прогуляться ли Вам к Варне и не атаковать ли Вашим друзьям Шумлу…»

Жена Настя чередовала поздравления с известиями о заболевании императрицы подагрой, которую та лечила малагой с перцем. Самодержица считала, что подагра перешла в желудок и внутренности, и без стакана малаги ее мучили адовы боли. Андре оставил записку, что уезжает с князем в Бендеры и ждет дальнейших распоряжений Потемкина о своей судьбе. От Виктора Сулина писем не оказалось.

Вечером Марк Портарий принимал гостей Рибаса. Дюк Ришелье был печален, прихрамывал, отказывался ходить с тростью и, как выразился де Линь, был смертельно ранен молчаливостью.

– Я буду переводить вам молчание измаильского героя, – объявил де Линь. – Сейчас он хочет сказать, что военная карьера после того, что он увидел под Измаилом, кончена навсегда. Его предок кардинал Ришелье аплодирует и благословляет из могилы решение потомка. Но из другой могилы дед-маршал грозит пальцем и взывает к Марсу!

– Оставайтесь, господа! – увещевал отъезжающих граф Ланжерон. – Еще есть много российских наград, достойных ваших шпаг.

– У меня в Париже болен отец, – отвечал Ришелье.

– К тому же ты так давно не видел красавицу-жену, что онемел от предстоящей встречи с ней, – смеялся де Линь.

Ирония принца была зла. Ришелье хмурился. Все знали, что его женили в юные годы по сговору на Розалии Рошешуар, которая оказалась на редкость уродлива и, поговаривали, горбата.

Марк Портарий положил перед генералом исписанные листки.

– Что это?

– Анонимная повесть, – ответил Марк Иванович.

Повесть была написана по-русски, и генерал переводил ее офицерам. Повесть представляла собой памфлет о войнах с Турцией при Минихе, графе Румянцеве и Потемкине. Автор во сие переносился в царство мертвых и встречался с героями турецких войн. Солдат Сергей Двужильный, служивший при Потемкине, горько жаловался: что ни год – привыкай к другим порткам, то к русским, то к турецким, каска стоит семьдесят копеек, а зимой не греет. Красавиц в штабе много, а в армии один шомпол на двоих. Хлеб гнилой, его и крысы не едят. Генерал Гудович всю кампанию толокся сзади, в резерве, а оттуда все в свою зрительную трубку смотрел. Бывало, и в туман, когда ни зги не видно, все в трубку смотрит. Вот какой Гудович молодец!»

Автор памфлета не щадил ни самого Потемкина, ни его генералов. Рибас' был и тем доволен, что его имя в памфлете не упоминалось.